наступали со всех сторон. Бр-р-р!
— Как же в темноте?
— Кошки видят в темноте.
— А крысы?
— Не знаю.
Майя протянула руку, взяла крохотный комок. Котёнок щурился на свет одним еле прорезавшимся глазом. Открывал смешной маленький рот. И молчал.
— Он без голоса?
— Откуда я знаю? Может, при опасности кошка запретила ему мяукать.
— Мы же не крысы. Они же их по запаху чуют.
— И мы крысами пахнем. Ты же валялась в подвале.
— Я не валялась. Я свалилась.
— Кошка в кирпичной крепости сама их поджидала. Война у них шла. Как у нас.
— Что она ела?
— Не знаю. Может быть, сама крыс жрала. Чего плюешься, дура? Вот связался с чумазой ослицей.
— Сам чумазый осёл, — нехотя огрызнулась Майя.
Она осторожно дышала тёплым воздухом на котёнка.
Сердце её замерло от острой жалости к малышу.
— Как ты разглядел его в такой темнотище? А как ей было страшно одной, да ещё с грудным котёнком… Как она додумалась его спрятать в кирпичи…
— Говорю, шла война. Может, остальных котят крысы съели. Чем кормить его? Нам и самим нечего есть.
— Ой, как это я забыла: ему же молоко нужно. А где взять?
Вспомнив найденную карточку, добавила нерешительно:
— Может, на хлебе перебьётся?
— У меня хлеба ни крошки не остаётся.
Может быть, сейчас сказать Фридьке про карточку?
— Бери свои патроны, а котёнка отдай мне. Я найду хлеб для него. Патроны и фонарик надо сдать в милицию.
— Надо найти ракетницу, а то, что мы принесём? Одни патроны? Что нам скажут, понимаешь? Может, она лежит себе полёживает в подвале. Отдай мне фонарик, я с ним отыщу ракетницу. Вот тогда будет здорово.
Они спорили. Майя упрямилась. Ей хотелось котёнка, и с фонариком жаль было расставаться. Вон как надёжно и ласково освещает всё вокруг. Тьма забралась в углы и там злобно притаилась.
— Отдай! — наступал Фридька. — А то хуже будет.
Ей не хотелось портить отношения с Фридькой. Она вздохнула.
— Бери. Только не теряй. Когда пойдём за банкой и ракетницей? Теперь не страшно.
— Ты крыс боишься. Впрочем, может быть, тебя возьму.
— Как это возьму? Сам взял фонарик, а сам…
— Отвяжись. Сам скажу. Ну, я пошёл.
Он сунул фонарик в карман, уложил в противогаз патроны и ушёл. Сразу же на цыпочках вернулся.
— Ты что? — испугалась Майя.
Было тихо. Воздушная тревога давно кончилась.
— Тише. Там дворник ходит.
Майя выглянула. На чёрной лестнице, у подвала, топоча ходил дворник. Вот он стукнул дверью подвала, выругался и ушёл. За ним захлопнулась дверь на лестницу.
Подождав немного, Фридька пошёл вниз. Майя заторопилась за ним. Спускаясь вслед за Фридькой, она пожалела об отданном фонарике. Но, погладив за пазухой котёнка, успокоилась. Ведь она нашла хлебную карточку и фонарик, а Фридька котёнка и патроны. Будет справедливо, если фонарик получит Фридька к своим патронам. А она — котёнка, который хочет есть, — к найденной карточке.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Коммунальная квартира, в которой проживала Майя, закрывалась на легкомысленный французский замок из жёлтого металла. Когда-то замок мягко и галантно щёлкал, пропуская в квартиру бездельников- буржуев, и на его стёршихся боках еле виднелись непонятные буквы. Теперь замок совсем состарился, местами выщербился, словно его проела моль. Не замок — одна видимость! И открывался он без ключа. Была бы в запасе десятикопеечная монета. Она вставляется в прорезь — щёлк! — и замок открылся.
— Какое счастье, что никто из местных злоумышленников не догадывается, что у нас никудышный замок, — ораторствовала на общей громадной кухне Софья Константиновна. — Ведь у меня в комнате стоит такой дорогой инструмент…
Эта небольшого роста пухлая женщина с любопытным острым носом напоминала Майе большую ухоженную мышь. Семья Софьи Константиновны Николаевой занимала в квартире две смежные комнаты. В одной из них с незапамятных дореволюционных времён стоял блестящий чёрный рояль, на котором в семье никто не играл.
Её сыновья, Сергей и Игорь, любили технику. К музыке относились насмешливо-снисходительно, не считая это занятие стоящим. На все просьбы Софьи Константиновны не губить свои таланты и поступить в музыкальную школу только презрительно улыбались. Нечего, мол, в век бурно развивающейся техники отвлекаться на всякие там дореволюционные глупости. Рояль достался им вместе с комнатами после революции, и его давно надо подарить Майке. Это она мечтает тренькать на нём.
— Нет, — гневно сказала Софья Константиновна. — Внуков буду учить. Они будут умнее вас. И потом я не могу с ним расстаться, он так украшает комнату.
— Это плохо, — сказала другая жиличка — Эмилия Христофоровна.
Она была латышка, говорила с небольшим акцентом. Вместо «плохо» выходило «плёхо».
— Что плохого нашли вы в моём разговоре? — недовольно прищурилась Софья Константиновна и в упор поглядела на соседку. — Я буквально вас не понимаю.
— Зря бездельничает инструмент. Как говорится, ни себе, ни людям. Когда ваши внуки подрастут — коммунизм у нас будет. Мне мой Янис рассказывал. А девочке учиться музыке хочется. У них инструмента нет. Он пока дорого стоит и не всем по карману. — При слове «пока» Эмилия Христофоровна высоко подняла указательный палец. — Кстати, и воров у нас не будет. Этот пережиток уйдёт из нашего общества. Должен уйти. За светлую жизнь погибли лучшие люди. Мне Янис говорил…
— Ах, оставьте ваши агитационные речи. Мы с вами не на митинге жертв революции, — невежливо перебила её Софья Константиновна. И недовольно добавила: — Обернитесь лучше на себя. У вас стоит прекрасный полированный комод. Между прочим, он из красного дерева. И вам он тоже даром достался. Вот вы и отдайте его!
— Но это же глупо. Комод — утилитарная вещь, в нём бельё хранят, на нём не играют.
— Вот-вот, и отдайте. Что, жалко, жалко? — кипела Софья Константиновна.
— Но зачем Майечке комод? — спокойно улыбнулась Эмилия Христофоровна. — Рояль — это музыка. Это Бах, Бетховен, Моцарт.
— Вот-вот, всех фашистов перечислила. Революционерка!
— Что общего у фашистов с великими немцами? Кроме того, жили они давно. А музыка наших
