глазах запихал хлеб в рот.
— Как он у него поместился? — говорила, вздыхая, она.
— Боже мой! — простонала Наталья Васильевна. — Боже мой!
— Представьте, буквально в рот запихал и побежал. С таких лет никакой моральной выдержки.
— Как же, — простонала Наталья Васильевна.
— Он живёт буквально инстинктами. Он меня буквально чуть не уронил в снег…
— Кого не уронил? Хлеб? — спросила устрашённая Майя.
— Почему хлеб? Меня, — недовольно ответила Софья Константиновна. — Хлеб у него во рту, как кость у собаки.
— И никто не задержал, — грустно сказала Наталья Васильевна.
— Кто? Я должна задержать? — удивилась Софья Константиновна. — Мне больше всех надо? Буквально вы меня удивляете, милочка!
— Никто не догнал, — тревожно сказала мама. — Что же это с людьми делается?
— А кто побежит? Кому надо? Он же его в рот — целиком. И как не лопнул…
— Кто лопнул? — опять невпопад удивилась Майя.
— Может быть, его за углом дружки ждут. А у меня в сумочке лежит паёк. А мальчишка грязный до невозможности, замаранный до последней степени. Как беспризорник двадцатых годов!
— А девочка? — спросила, сердясь, Майя.
— Она стоит и глазами хлопает. Словно ей совсем не жаль хлеба. Стоит и хлопает глазами, такая дурёха!
— Ресницами, — поправила Майя и отвернулась от Софьи Константиновны.
— Как пень стоит. Я бы плакала, догоняла бы маленького негодяя. Люди поохали и разошлись. Буквально, как растаяли в тумане. По своим норам. Помнится, когда война началась, кто на фронт заявление сел писать, а кто в магазины сообразил бежать… Вечером в магазинах одна соль и спички остались. В эвакуацию рванули самые сообразительные. Они там с голоду не умирают на одной иждивенческой карточке.
— А девочка? Девочка бедная…
— Наивная вы, Наталья Васильевна, — пожала плечами Софья Константиновна. — Вы верите всему, что по радио говорят. Вы знаете, что в городе собак и кошек переели… Нехристи к людям подбираются…
— Как — переели? Как — подбираются? — не выдержала Майя, похолодев.
Наталья Васильевна молчала. Лицо её вытянулось.
— Наталья Васильевна, не будьте наивной! Вот и мой Петенька играет в благородство, кому оно сейчас нужно!
— Почему я играю? Негодяи водились во все времена. Вспомните, как тревожно отозвалась на войну страна, поднялся весь народ, вы же этого не будете отрицать. Что это, игра в благородство? Побойтесь бога, Софья Константиновна. Конечно, много спорного, кто это станет отрицать, но вспомните, как шли мужчины, да и женщины тоже… записываться добровольцами? И у вас двое сыновей ушли, и мой муж… Но вы в чём-то правы, не все шли на фронт, бывало и другое… Нет, не под силу мне настраиваться на иной лад, — горько сказала Майина мама. — В горькую годину Родину должен защищать каждый, как может.
…Лето 41-го было сухим и жарким. Город задыхался, спал с настежь открытыми окнами. Горожане изнывали, ждали дождя, как манны небесной. Воздух от бензиновых выхлопов, дыма заводских труб сгущался, земля стала серой пылью, плавился асфальт под женскими каблучками…
Уже на второй день войны по проспекту пошли нескончаемые колонны красноармейцев, с вещмешками, скатками шинелей, винтовками за спиной. Они шли помногу человек в ряд. С командирами впереди. Шли в такую одуряющую жару, заняв всю ширину проспекта. Колонны бойцов шли в порт грузиться на баржи.
Несколько часов подряд они шли. Иногда движение колонны замедлялось, она замирала. Бойцы устало и обречённо глядели в сухое знойное, без единого облачка небо, садились, кто где остановился: на мостовой, на обочине. Некоторые присели на корточки. Они тяжело дышали, вытирали пилотками красные потные лица, поправляли гимнастёрки, ослабляли лямки вещмешков.
Измученные зноем и нескончаемым маршем мужчины, идущие на фронт.
Немного передохнув, они принимались пить из фляжек. У многих фляжки были пустыми.
Прохожие на проспекте замедляли шаги, останавливались и тревожно глядели на бойцов. Но очень скоро в воротах, подъездах домов появляются женщины. Торопясь, они несут, разбрызгивая на ходу, вёдра, бидоны, чайники, полные вкусной невской воды. Они стремятся напоить бойцов. И с тайной мыслью встретить родных или знакомых. Бойцам из колонн выходить не разрешается.
В это самое время Майя с Маней стояли в воротах своего дома.
— Давай, Манька, сбегаем за водой. К тебе на первый этаж пустяки, а то тётенькам не успеть напоить…
Маня кивнула головой.
Через минуту-другую они бежали с чайником и бидончиком к бойцам.
— Вот дуры, не взяли кружек!
— Ещё какие дуры… Как пить станут?
Но бойцы потянулись к воде и пили без кружек. По очереди. Негромко крякали и вновь тянулись к холоднющей водопроводной воде. Затем вытирали подбородки, губы и, довольные, доставали кисеты с махоркой.
Командиры не мешали. Они молчали и скупо улыбались. Некоторые пили воду.
В одно мгновение проспект запестрел ярким ситцем, вкраплённым в однообразную зелёную массу, слышались негромкие разговоры, сыпались вопросы.
Но вот послышалась команда.
Необозримая колонна мужчин пришла в движение. Бойцы встали, колонну выровняли, и, колыхаясь, она пошла дальше, в порт.
Маня с Майей ещё дважды бегали за водой. Теперь они поили на ходу и, подпрыгивая и спотыкаясь, успели напоить ещё несколько бойцов. Никто не ворчал, что пить неловко на ходу, что даром проливалась вкуснющая вода. Девочки же семенили рядом, заглядывая в лицо бойца.
Они хотели во что бы то ни стало запомнить героев на всю свою жизнь.
Командиры не отгоняли подружек. Хорошие командиры! Они понимали, как важно в знойный день напиться воды. Как не просто шагать по жаре с полной выкладкой и пустой фляжкой.
— Спасибо, подруги, — крикнул им пожилой боец.
— Славными вырастете! — сказал молодой боец, возвращая Мане пустой бидон.
Где сейчас они воюют?
Может быть, ранены и лежат в госпиталях? Или убиты?
Нет, они возвратятся с войны героями!
С того дня Майя каждый день думает об отце Дмитрии Александровиче и о старшем брате Валентине, который бьётся с врагами на Карельском фронте. И в ней утверждается надежда, что весной кончится война, и они, как обещали, вернутся домой победителями.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
За ночь дворы и проспекты завалило снегом. Лёгким, пушистым, слабо искрящимся на декабрьском боязливом солнце.
Сколько раньше было радости у людей с первым настоящим снегом! Из потаённых углов извлекается всё, на чём можно ходить, ездить и кататься на снегу. Сколько ребячьего шума, визга во дворах. Весь дом высыпает во двор, все тут же начинают суетиться, играть в хоккей, в снежки, лепить снеговиков. К вечеру снеговик стоит в углу двора. Под мышкой — дворницкая метла, которую бдительный Софроныч забыл в углу
