покровом…
Длинная белая труба, выведенная точно по линейке и исчезавшая тонкой ниткой где-то на краю горизонта, привлекла мое внимание.
— Это наша железная дорога, — объяснила Рея. — Ты изумлен? Ты, наверно, полагал, что воздушное сообщение вытеснило всякие другие средства передвижения? Эти дороги существуют уже более 600 лет. В свое время они сыграли немалую роль, но сейчас служат только для массовой перевозки товаров и материалов. Это прочные трубопроводы из стали и цемента с выкаченным внутри воздухом. Под действием особой системы электромагнитов, внутри труб скользят с огромной скоростью целые поезда: они делают до тысячи километров в час, так как, благодаря отсутствию воздуха, сопротивление движению очень невелико. По этим электровакуумным железным дорогам непрерывной струёй, точно кровь по артериям, перебрасываются всевозможные грузы из одного конца земли в другой. Жители Европы через 5–6 часов могут получить овощи из Индии, хлеб из южной Америки, рыбу из Ледовитого океана. Эти трубы опоясывают собою весь земной шар — они тянутся через горы, извиваются по равнинам ныряют под поверхностью морей и океанов, где на глубине, недоступной влиянию волн, они поддерживаются на якорях и канатах.
Но что это? Какие великаны построили для себя эту величественную двойную аркаду на стройных четырехугольных колоннах? Я присматриваюсь и вижу, что это целая вереница гигантов домов, по меньшей мере вдвое выше Эйфелевой башни, вытянувшихся двумя ровными рядами вдоль широкой гладкой дороги. От одной башни к другой перекинуты легкие мосты из полупрозрачного материала, и сверху видно, как по ним с быстротой вихря скользят экипажи. Я плохо разбираюсь в стилях, но мне кажется, что в архитектуре домов-гигантов было что-то готическое, особенно в легких, уходящих в высь острых боковых шпилях и стрельчатых окнах. На плоских крышах этих домов, служивших также воздушными пристанями, я заметил зеленые кущи деревьев и различал мелькающие фигуры людей, спешивших к аэронефам. Такие же аллеи башен домов я видел слева и справа. Мне казалось, что все они тянутся к какому-то общему центру.
— Да так оно и есть, — ответила мне Рея на этот вопрос, — это начинается город-дорога, построенный около шести веков тому назад, когда жителям Паризии, — прежнего Парижа — стало тесно в их городе. Уже задолго до этого времени население крупных центров старого и нового света достигло цифры десятков и сотен миллионов.
Тогда-то и началась усиленная тяга прочь из этих нездоровых людских скопищ. Вот взгляни, что осталось теперь от этого прежнего Парижа.
Я узнал знакомую мне излучину Сены… Вот кружево Эйфелевой башни — я обрадовался ей, точно старому другу, вот купол дома Инвалидов, вот тень от триумфальной арки, отчетливо легшая на Площадь Согласия, вот силуэт Нотр-Дам-де-Пари… Но где же прежний многочисленный, кипящий, сверкающий, шумный Париж? Его не было, точнее, от него сохранилось лишь несколько десятков старых строений, памятники прошлого, воспоминания о давно отзвучавшей эпохе. Старый Париж утонул в зеленых зарослях исчез, раскинувшись лугами исполинских аркад, терявшихся в сизой дымке далекого горизонта.
Целая вереница гигантов-домов вытянулась двумя ровными рядами вдоль широкой, гладкой дороги.
Аэронеф ускорил свой ход, и через четверть часа я увидел вдали свинцовую полосу океана. Фер, лукаво поглядывая в мою сторону, начал о чем-то шептаться с нашим пилотом. Я заметил, что Рени улыбнулся и, кивнув головой, передвинул какой-то рычаг, отчего аэронеф принял наклонное положение и с увеличенной скоростью пошел вверх. Постепенно шипение летавших газов сделалось глуше, гряда облаков, одно время застилавшая часть горизонта, проплыла где-то далеко под ногами. Я взглянул на альтиметр — прибор показывал высоту в двадцать километров; однако, благодаря герметически закрытой кабине и искусственной вентиляции, дышалось легко и свободно.
Под нами расстилалась необъятная ширь океана, и только узкая голубая полоска на востоке напоминала собой об Европе, оставшейся далеко позади. Так в оживленной беседе прошло часа два, пока я не заметил что-то странное. Вылетели мы рано утром, когда солнце только что встало. По часам, висевшим около Рени, я видел, что сейчас половина двенадцатого, но косые лучи солнца, пронизывавшие стенку каюты, создавали впечатление раннего утра.
Я ничего не мог понять — солнце совершенно явно садилось на востоке! С недоумением смотрел я на моих спутников; весело хохотавших над моим растерянным видом.
— Милый Антреа, — первым обратился ко мне Фер, — ты, конечно, удивлен этому странному явлению? Я думаю, тебе не часто приходилось видеть солнце, заходящее на востоке.
А ведь все так просто — я попросил Рени подняться повыше и пустить наш аэронеф со скоростью 3.600 километров в час. Так как скорость вращения земли, даже на экваторе, не превосходит 1.700 километров в час, то совершенно ясно, что раз мы обгоним движение солнца, нам покажется, будто оно начнет склоняться к востоку. Наоборот, если бы мы двигались с запада на восток, то ночи и дни стали бы для нас вдвое и втрое короче… Уменьшив свой бег до скорости вращения земли — в этих широтах примерно до 1.200 километров в час, мы все время могли бы иметь над собой полдень или полночь… Как видишь, на нашем корабле было бы немного затруднительно сверять свои часы по солнцу, как это делали наши предки в старинных романах…
Конечно, я опять попал впросак. Все очень просто, как говорит Фер, и вместе с тем… 3.600 километров в час. 11 часов вокруг всего земного шара!..
Вот показалась серая каменистая полоса Панамского перешейка, где даже простым глазом я мог различить несколько линий гигантских каналов. Дальше — снова бескрайняя гладь океана. Лиловые тени окутывали постепенно наш аэронеф — сумерки вчерашней ночи, которую мы обгоняли. На темнеющем небе зажигались первые звезды. Одна из них привлекла мое внимание своим неестественно ярким мерцающим светом. Вспышка — темнота — вспышка, вспышка — темнота… Положительно это было похоже на световую сигнализацию! Но я решил не задавать больше вопросов, боясь что мои друзья снова будут смеяться над, моим невежеством. Однако, загадочная звезда начинала вести себя все более и более непонятно. Несколько минут тому назад она была совсем близко у хвоста Большой Медведицы, а сейчас она явно переместилась на несколько градусов вправо. Что же это? Болид? Встречный аэронеф? Межпланетный корабль? Я не вытерпел и обратился с расспросами к Рее. Но, Рея улыбаясь, молчала.
— Имей терпение, Антреа, — сказал Фер, — скоро ты узнаешь, в чём дело. Мы хотим сделать тебе небольшой сюрприз, зная, что ты так живо интересуешься успехами астрономии.
Тем временем электричество в каюте потухло, но зато на белом круглом экране, который я давно уже заметил у задней стороны каюты, вспыхнуло неясное мерцание, где постепенно стали вырисовываться знакомые мне черты профессора Антея. В каюте снова стало светло и с экрана послышался знакомый нам голос старого ученого.
— Привет вам, друзья мои. Как понравилось гостям их первое воздушное путешествие? — Голос нашего бывшего хозяина был так звучен и изображение его было настолько рельефно, что казалось, будто профессор говорит не за тысячи километров, а из-за перегородки каюты.
Мы с профессором Фарбенмейстером рассказали, что видели, и наш ученый друг слушал нас с чуть заметной улыбкой, — совсем как взрослые слушают оживленный рассказ детей, чье воображение поразила какая-нибудь вещь, давно уже им известная.
Но вот экран потух, и Рени, оставив рули, пошел в. машинное отделение, внимательно осмотрел, хорошо ли закрыты все отверстия аэронефа, и предложил нам плотнее устроиться в глубоких мягких креслах, лицом по направлению движения. Снова сев за руль, он привязал себя эластичным поясом к сидению и взялся за красную рукоятку справа. В это же мгновение из-под корпуса аэронефа, несмотря на разреженную атмосферу, раздался громоподобный рев, вылетающих газовых потоков. Корабль, точно камень, пущенный из пращи, резко рванулся вперед, и я почувствовал, что не могу сделать даже самого слабого движения рукой. Точно мягкая, многопудовая тяжесть навалилась на плечи, на голову, на живот, мешая двигаться и дышать. Такое состояние продолжалось минуты три, но эти три минуты показались мне и профессору Фарбенмейстеру целою вечностью. Постепенно рев моторов затих, давившая тяжесть исчезла и я быстро вскочил, чтобы размять немного затекшие ноги, но — странная вещь: сделанное усилие отбросило меня в противоположный конец каюты, где я довольно чувствительно ударился головой о металлическую раму окна. Фер и Рени безжалостно хохотали, глядя на мои старания найти утраченное равновесие. Невольно с ними рассмеялся и я, увидя, что и профессору Фарбенмейстеру не лучше; его длинная, тощая
