компании». Где производилось силами тех же рабов не только зерно, но и всякая-разная кустарщина – ткани, столовая посуда, музыкальные инструменты, упряжь, мебель (ремесленников-то не было практически). По сути, они представляли собой огромные натуральные хозяйства, полностью исключенные из экономики (денежного оборота) страны.
Кстати, любопытная иллюстрация к тезису о неэффективности сельского хозяйства и узости зернового рынка в России. Куда, например, девали излишки зерна помещики? Они гнали из него водку. То, что они творили, было настоящим искусством, потому что повторить подобное в промышленных масштабах было невозможно: опять-таки нерентабельно.
Вот вам рецепт типичной дворянской водки: для приготовления тонны с лишним (точнее 1200 л) браги требовалось 340 кг зерна, вода и 12-литровое ведро пивных дрожжей. Плюс ведро молока для очистки первача, пара сведенных на уголь (для фильтрации) березок, поташ, пара кубометров дров для перегонки. И в результате из 1200 л браги выходило всего 15 л очищенного на 99,8 % зернового спирта. Если бы помещики гнали такое чудо на продажу из купленного по рыночной цене зерна, у них бы никто это не купил ввиду невероятно высокой, совершенно нерыночной себестоимости. Еще бы – чуть больше одного процента выхода полезного продукта! Но поскольку и зерно, и крепостной труд, и лес, и молоко помещику доставались даром, вся барская Россия производила водочку, и в каждой усадьбе был свой неповторимый сорт и особенный рецепт очистки.
Водка была такого высокого качества, что Екатерина II не стеснялась слать ее и Фридриху Великому, и королю шведскому, а также своим интеллигентным дружкам – Вольтеру и Гете. Биолог Карл Линней, угостившийся русской водкой, пришел в такой восторг, что, проспавшись, написал целый трактат, посвященный русской водке и той пользе, которую она оказывает организму. Завидую.
В общем, с XV века Россия начала экстенсивный захват чужих территорий в основном потому, что России нужна была земля. Как таковая.
Глава 3
Широка, но бессмысленна…
В XVII–XVIII веках больше двух миллионов русских переселенцев перебрались из центральной России в отвоеванные у дикарей степи. Самая сильная волна миграции хлынула в Черноземье после того, как Россия оккупировала Крым. Надо сказать, русские крестьяне особо не церемонились с местным населением, которое безжалостно сгонялось со своей земли.
В XIX и начале XX века еще 13 млн. русских переселенцев покинули переполненную Центральную Россию и двинулись на юга, а еще 5 млн. мигрировали в Сибирь и Среднюю Азию.
Расползание русского крестьянства шло сужающимся к востоку языком, напоминающим треугольный флажок. Вскоре узкий язычок этого флажка дотянулся по югу Сибири до самого Тихого океана. При этом с общинной психологией русичей, по мере продвижения на юг и восток, происходили сущие чудеса. Чем теплее и благостнее был климат, в котором оседали крестьяне, тем больше индивидуалистических и кулацких мотивов было в поступках, мыслях и поведении крестьян и все меньше в их умах оставалось коллективизма и общинности. Если скудные земли севера обрабатывались миром, то в Южной Сибири и Черноземье было больше фермерских, единоличных хозяйств.
Оказалось, хваленый коллективизм и соборность русского человека – свойство не имманентное, а просто климатическая производная. И потому свойственная не всем русским поголовно, а только тем, кто занят в определенной сфере деятельности и живет в определенных географических условиях. Эта сфера деятельности – земледелие. А географические условия – Центральная и Северная Россия.
…Сейчас таких русских людей у нас в стране становится, по счастью, все меньше и меньше. Они исчезают. Во-первых, потому что сельское хозяйство в этих местах в условиях экономики нерентабельно. А во-вторых, просто крестьян в урбанизированной стране много и не нужно…
Экстенсивное распирание российской империи, кстати говоря, вовсе не было героически- первопроходческим, как его обычно изображают в школьных учебниках. Двигали Россию вширь молодчики, которым современный горожанин и руки бы не подал. В городе Хабаровске, например, любят по весне класть цветы к памятнику первопроходцу Хабарову. И практически никто не знает, что этот первопроходец и его экспедиционеры, сплавляясь по Амуру, азартно охотились по берегам на местное население, которое употребляли в пищу. Каннибалами были, попросту говоря. На людей охотиться было проще, чем на дичь.
Да и другие покорители недалеко ушли от Хабарова. Скажем, древние новгородцы, успешно совмещавшие торговлю с грабежами, нещадно гнобили и резали дикое население севера. Резали, естественно, как и все бандиты, под благородным предлогом – грабежи и разборки проходили под флагом крещения лопарей, карелов и «кровавой самояди».
После разгрома Новгорода «конкурирующей организацией» – Москвой – благородную миссию грабежей сполна взяла на себя столица. Москвичи подошли к делу монументально – начали рубить по тундре остроги да монастыри. Основателем самого северного в мире монастыря в Печенге был некий отец Трифон. Дневник голландского торговца Симона Ван Салингена донес до потомков краткую характеристику Трифона. До того как стать командиром над монахами и живым воплощением русского присутствия в этой дикой тундре, Трифон, по его собственному циничному признанию, «много народу ограбил и разорил и много крови пролил». Кроме того, любил батюшка и к рюмке приложиться. Точнее, к кружке…
А занимался его монастырь делом вполне богоугодным – жесточайшим образом эксплуатировал местных простодушных лопарей (они же саамы), торговал рыбой и солью. Туземцев эксплуатировали во славу божью столь нещадно, что исследователи быта лопарей отмечали: Печенгский монастырь «являлся для лопарей сущим бедствием». Впрочем, чего еще было ждать от бывших грабителей и убийц, которые в своем беспутстве дошли до того, что из центра расследовать их подвиги прибыла специальная церковная комиссия. В протоколах которой честно отражено: «Монах Илья живет житье совершенно пьянственное и монастырские избытки, где можно, похищает воровски, а и постригся де он в иночество от беды, которая прилучилась ему от воровства».
И не один Илья таков. Вот характеристики других русских цивилизаторов: «Житье живет совершенно пьянственное, мало с кабака сходит», «а человек он упивчивый», «хмельного питья держится не вмале» и пр.
Апофеозом расследования церковной комиссии явился следующий вердикт: больше «ни для какова дела женщин в кельи не призывать и не пущать»!
В результате завоеваний земли у России оказалось так много, что она совершенно неожиданно для себя выскочила на первое место в мире по величине территории. Однако извечный русский рок, имя коему Холод, и здесь зло подшутил над Россией. Большая часть территории нашей страны просто непригодна для проживания. Две трети территории России – это вечная мерзлота. А давным-давно замечено, что цивилизованные люди плохо приживаются на высотах выше 2 тысяч м над уровнем моря и в местах севернее среднегодовой изотермы -2 °C. Невыносимо нормальным людям жить в столь гиблых местах! Именно поэтому освоение Арктики белыми людьми шло только в периоды глобальных потеплений, когда туда можно было хотя бы нос сунуть.
И знаменитый Пустозерский острог в устье Печоры, и уже упомянутый нами Печенгский монастырь были основаны во времена кратковременных арктических потеплений. В XVI веке русский народ на севера повалил охотно. Раньше полагали, что людишек гнали репрессии страшного царя, прозванного в народе Грозным. Возможно. Но зачем бежать от Грозного в Лапландию? А затем, что именно в то время – с 30-х до начала 70-х годов XVI века был очередной всплеск глобального потепления, который сделал возможной жизнь на этих широтах. Среднедекадные температуры на северах в этот период на 2 градуса превышали температуры самых холодных декад XV и конца XVI веков. А это, между прочим, равносильно смещению на юг на 600 км. Другими словами, климат в Лапландии тогда установился как в Ярославской области.
Зато в конце XVI века, когда температура шарахнулась вниз и север снова стал севером, русские беглые уже не торопились селиться не только в Лапландии, но даже в более южном Беломорьи. И Москве даже пришлось принимать репрессивные меры для заселения бассейна Северной Двины, где по приказу
