бледно-голубыми глазами, которые, однако, никак не назовешь глазами мечтателя.
Рядом, за партой, беспечно и презрительно развалясь, всем видом демонстрируя полнейшее ко мне пренебрежение, — некто с блестящей крашеной челкой, сальными патлами и прицельным прилипающим взглядом. Вот, говорят, образ надо в развитии давать. А тут образ был налицо, развивать, кажется, нечего.
«Не эти ли двое допрашивали вчера на лестнице? Вроде бы... Орлов с Нечесовым? Который из них Орлов? Этот непоседа или крашеный?»
— Так вот... Буду вести у вас историю, а когда перейдем в одиннадцатый, и обществоведение...
— Мы думали — немецкий...
— Я так и понял. Кто староста?
Заоборачивались друг на друга.
— Аего — нету, — скороговоркой тот же парнишка-непоседа.
— Не выбирали... — голос из угла.
— Човрешь! Конюхова выбирали. Не стал ходить...
— А кто был в прошлом году?
— Ха! Здесьпрошлогодних... Валька с Лидкой да мы...
— Когда отвечаешь учителю, полагается встать. (Ну вот, зачем с ходу читаю мораль? Тысячи раз он ее слышал и все знает. А как же быть? С чего начинается дисциплина? «С чего начинается ро-ди-на», — возник в голове напев.)
— Човсегда вставать? — удивился голубоглазый.
— Да. Представь, что ты солдат, а я офицер...
— Хе... Яведьнесолдат...
— Зато я — офицер... Как твоя фамилия?
— Азачемвам?
— Вот тебе на?. Да ты что это, друг?! Учишься в моем классе...
— Ну, Нечесов...
— Нунечесов?
Девочки хихикнули.
— Нечесов... — парнишка встал, сосед неторопливо потянул его за брючный ремень, приглашая сесть.
— А твоего соседа?
— Орлов.
— Я у него спрашиваю, а ты садись. Как фамилия?
— Сказали же... — Коричнево-черный приземистый Орлов глядел с откровенно угрожающим презрением.
Родятся, что ли, такие парни, словно бы готовые хулиганы, и все у них с пеленок — хулиганское: голос, взгляд, повадки. Задумываюсь над этим. Почему подчас лицо, скажем, шофера так подходит к кабине грузовика, а иной словно бы приложение к скрипке? Итак, пожалуй, пока хватит профессий. Профессия определяет человека или человек рождается для своей профессии, ищет и находит ее, хоть и часто ошибается, и природа, наверное, ошибается тоже... Однако что такое хулиган? Способность отравлять жизнь? Гены какие-нибудь? Недостаток воспитания?
— Что ж, Орлов, фамилия у тебя хорошая. Встань, пожалуйста, и объясни, где ты работаешь...
О, сцена, достойная Академического Художественного театра! Медленно-медленно, нехотя-нехотя, так нехотя, чтобы всем было видно (только так и должен был вставать), Орлов поднялся, покосился на одну стену, поглядел на потолок, на другую стену...
— Значит, не работаешь?
— ...
— И не собираешься?
Опять оглядывание потолка и стен.
— Что же?
— ...Собираюсь.
— Когда?
— Не знаю.
— Садись.
Итак, первую пару выяснил. Кое-что сошлось в предварительных представлениях. Да-с, личности... А кто же эти: «Валька с Лидкой»?
Вспомнил: «Горохова Лидия. Медсестра. Год рождения 1956. Русская. Больница номер 21». Здесь ли?
— Горохова? — спросил, обводя класс взглядом.
— Я...
Смущаясь, алея тонкой кожей округлого, несколько даже широкого лица, поднялась девушка с передней парты. Стояла, опустив большие ресницы, красивая, здоровая, розовая — про таких вот и говорят «как маков цвет». И словно бы сам я застеснялся этой чудной свежей красоты, которую странным образом не заметил, войдя в класс. Давно-давно не встречал я такой девушки в русском былинном стиле, а это в самом деле была та редкая теперь красота крестьянки, но крестьянки особенной, благородной, как царевна, на диво пошел бы ей парчовый сарафан, кокошник с жемчугами — вообще все древнее, русское...
Озадаченно молчал, отмечая что-то в журнале, а пушкинские строки так и вспоминались: «Белолица, черноброва, нраву кроткого такого...» Хоть и не было у этой Гороховой черных бровей, а были лишь темнее светло-русых, с льняным блеском волос.
— Садитесь! — строго сказал я и зачем-то ворчливо добавил: — Что же вас так мало сегодня?
— Ха! Еще много...
— Сколько же — мало?
— Человека три... — Опять тот же парнишка-непоседа.
Итак, кто же «Валька»? Уж не эта ли черная мрачная женщина-девушка, что встретила меня у дверей?
— Ваша фамилия?
Не торопясь, она вытеснилась из-за парты. Сердито смотрела.
— Ну... Чуркина.
— Имя?
— Ну... Тоня.
— Работаете?
— Ну... повар.
— Ясно. Отвыкайте от «ну». «Ну» говорят, когда понукают лошадей. У вас же к каждому слову... Следите за своей речью. Понятно все?
— Ну... — ответила она и села.
— Соломина Валя?
«Валькой» оказалась девочка с камвольного... Ткачиха. Невысокая, красивенькая и добродушная, с густой челкой, на висках волосы подрезаны, на шею спускаются прямыми прядями. «Гаврош», что ли, называется такая стрижка?
Нравятся мне все эти современные прически и наряды, и челки, и стрижки, и высокие сапоги, и брюки, — все нравится, если уж только не достигает степени уродства; наденет, например, девушка брючищи — из каждой штанины платье выйдет, метет ими по тротуару, на голове шапчонка вязаная в обтяжку, очки-колеса, брови-ниточки, в руке — охотничий ягдташ... Шарф еще бывает белый, до земли. Ну, видали вы, конечно, таких чуд-див... К счастью, ни одной такой в классе не было. А девочки с камвольного оказались очень разные и запоминались хорошо.
Галя Бочкина, маленькая изящная куколка в платье-сарафанчике, с младенческим нежно-серьезным личиком. Она оказалась чесальщицей. Тут же меня и поправила: «Не чесальщица, а чёсальщица». Смуглая синеволосая татарочка Рая Сафина с двумя белыми пятнышками на левой щеке оказалась тростильщицей. Ида Чернец, похожая на гречанку, прямоносая и величавая, как Артемида, была прядильщицей. А пятая,
