чтоб успевать посматривать, что нового по сторонам!
— Гражданин, довез нас до этого места хорошо. Благодарны мы премного, — выйдя из вагона, обратился Иван Никитич к молодому кондуктору.
Миша и Гаврик, сложив негромоздкий багаж, притихли, стоя на невысокой эстакаде. В стороне, ближе к большому вокзалу, темневшему обугленными стенами и пустыми просветами окон, в огромную железную толпу сбились пассажирские составы. Там сновали люди с мешками, чемоданами, узлами. На самоходных тележках подвозили грузы, и люди в серых фартуках кричали:
— Кому поднести? А ну, кому надо помочь?
Покачивая фонариком, молодой кондуктор шел к этой людской сутолоке и на ходу отвечал:
— Теперь уж вам на пригородный за билетами. На Сальск поезд вечером.
— Гражданин, ты уж подскажи, — торопился за кондуктором Иван Никитич и в то же время оглядывался на ребят.
— Я ж и подсказал, — не останавливался кондуктор.
— Подсказал ты самую малость.
— Дед, а что тебе еще надо? — удивляясь, остановился кондуктор.
— Чтоб вошел в положение.
— В какое?
Иван Никитич громко ответил, преграждая ему путь:
— А вот в какое: парни-то у меня, знаешь, пятачок цена…
Услышав такую характеристику, Гаврик покосился на Мишу, как бы спрашивая, стоит ли сердиться на старика, и Миша сказал ему:
— Не забывай, что спешить нам надо.
— А другим, может, тоже спешить надо.
Миша не нашелся, что ответить, хотя чувствовал, что Иван Никитич действует правильно. Одобрительно покачивая головой, он внимательно вслушивался в настойчивую речь старого плотника:
— Мне с ними прибыть в Целину ночным часом не положено. Потом же, время осеннее, а оттуда нам с коровами пешим аллюром.
— Да что тебе нужно? Чего прилип, как смола?
— Скорость движения нужна. Подскажи, пожалуйста.
Ребята видели, как у молодого кондуктора зарделся затылок, закрутилась голова, будто тесен ему стал воротник.
— Сейчас будут прения, — засмеялся Гаврик, но кондуктор вдруг обрадованно закричал пробегавшей женщине в шинели и в темном берете со значком железнодорожника:
— Марфа! Марфа, ты на главный? Возьми, пожалуйста, с собой старика. В пот вогнал! Выручи…
— А что ему?
— Он словоохотливый, расскажет, — облегченно вздохнул кондуктор, провожая глазами Ивана Никитича, которого Марфа уже тянула за подол дубленого полушубка.
Старик оглянулся, коротко взмахнул рукой. Миша и Гаврик вскинули на плечи сумки, мешок и двинулись вдогонку.
Через несколько минут, выйдя вместе с потоком пассажиров через калитку в железных воротах, они остановились около двери маленького домика, прилепившегося к громадным обгорелым постройкам кирпичного вокзала. На двери висела стеклянная дощечка с надписью: «Начальник вокзала». Дверь не закрывалась, потому что тесный коридор и следующая за ним комната битком были набиты людьми. Из их крикливых разговоров ребята сразу поняли, что все эти люди хотят видеть начальника, хотят получить от него разрешение погрузиться на поезд.
Марфа попыталась провести за собой к начальнику старика Опенкина, но выбралась из толпы с оторванной пуговицей и недовольно сказала:
— Тут такой ремонт дадут, — себя не узнаешь… Это твои помощники? Пострадавшие? — кивнула она на Мишу и Гаврика.
— Ну да же, да… Поглядишь, и сердце стынет, — морщась, как на морозе, ответил Иван Никитич.
— Попробую еще одно. Давай документы, зайдем с другого конца. У вас не своя, общественная нужда. А вы сядьте около заборчика, и ни с места, — пригрозила она ребятам и увела за собой Опенкина.
Оставшись одни, ребята приуныли.
— Делать нечего. Присядем, — посоветовал Миша.
Присели, помолчали и заговорили: удастся ли деду справиться с трудностями, которые вдруг могут помешать так хорошо сложившейся вначале дороге?
— Начальник, он — один. А к нему уйма. Может, и не выйдет..
— А дед?
— Дед — орел…
Вернувшийся дед мало походил на орла: руки у него были опущены, щеки дрожали. Иван Никитич злился, что-то шепча себе под нос. Вовсе не замечая рядом сидящих, он ходил взад и вперед, потом остановился с тем проворством, с каким умел останавливаться, когда пора раздумий проходила и надо было действовать.
— Голов не вешать! До начальника прутся и такие, кому надо поехать за дешевыми калошками, за сластями… кому что… Не поймет начальник — на штурм пойдем!.. Мы знаем, с чего начать…
Но воинственно настроенному Ивану Никитичу «начинать» не пришлось: во-время открылась форточка, и из окна крикнули:
— Кто там Опенкин, с Миуса? Что до Целины? Сколько вас?
— Сколько есть, все налицо, — выстраивая ребят против форточки, ответил Иван Никитич.
— И эти за скотом?
Начальник оказался человеком пожилым, с утомленным морщинистым лицом. На ребят он посмотрел холодно, без интереса, а старику сказал:
— Спешить надо, а то зайцев твоих порошей накроет.
— Они у меня такие…
Старик хотел сказать что-то хорошее про своих ребят, но начальник остановил его:
— Иди, иди на перрон, к двери! Там человек с документами. Он и отправит вас порожняком.
И форточка закрылась с той же сердитой внезапностью, с какой открылась.
Снова они в дороге, снова в качающемся товарном вагоне. Все трое сидят в углу и говорят о людях, с которыми встречались. Мише и Гаврику интересно проверить, так ли они думают о новых знакомых: о тетке Марфе, о начальнике вокзала, о молодом кондукторе, о седоусом главном.
Миша говорит:
— Дедушка, тетка Марфа здорово помогла нам.
— Согласен, — отвечает старик.
— Сидеть бы нам до ночи.
— А это, Михайло, как сказать, — втягивает щеки Иван Никитич. — Ей, Марфе, конечно, спасибо и многие лета, а всему голова — начальник вокзала.
Гаврик такого ответа не ожидал. Ему начальник определенно не понравился, и он был убежден, что такой начальник не мог понравиться ни Мише, ни Ивану Никитичу.
— Чем же он хорош? — спросил Гаврик.
— А чем плох?
— «Иди на перрон», — передразнил Гаврик начальника, — мол, не загораживай свет… А фортку закрыл у вас под самым носом… Хорошо, что не прищемил. А то что было бы?
Иван Никитич, хватаясь за нос и раскачиваясь от смеха, — соглашался с Гавриком, что и в самом деле было бы плохо, что без носа он оказался бы в Целине смешным представителем, что от такого представителя и коровы шарахнулись бы…
Когда иссякли шутливые разговоры, старик обратился к Гаврику:
— Ты напрасно в обиде на начальника. На блины он нас не пригласил, но про главное не забыл…
