Стало сереть и развидняться. Старик Вахрамеев поднялся на свою подводу и с бочки во весь голос крикнул:
— Снимай шапки, крестись! Черную полосу пересекли!
Подводчики вслед за дедом перекрестились, сразу заговорили, влезли на подводы и рыском погнали лошадей… А я, глупой, все оглядывался: думал увидать, стало быть, черную полосу…
Дед криво усмехнулся.
— Ну, увидали же? — заинтересовался агроном.
— Увидал после, а тут разглядел только тот самый пруд… В сторонке он синел, туманом малость курился.
Даша крикнула от вагончика:
— Помешивайте, а то пригорит! А из ребят кто-нибудь сбегал бы телка распутать, да и вам, Алексей Михайлович, пора с коня снять торбу, а то он чихает, как простуженный.
— Замечание правильное, хоть и не ко времени, — сказал агроном и вместе с Мишей поднялся.
Дед помешал суп, убавил огня, а тем временем вернулись Алексей Михайлович и Миша.
— Так когда же увидели эту полосу? — снова подсаживаясь к костру, спросил агроном.
— А это уж было на обратном пути. К полосе-то мы подъезжали средь бела дня, и жара стояла пеклая. Коршуны, и те летали так — не бей лежачего. Опять остановились на совещание. Вахрамеев, старик-то, долго допытывался у Меркешки Рыжего, — точно ли он видел в Торговой самого этого Ивана Федоровича. И не лучше ли в ближней балочке до ночи переждать… Меркешка клялся и все хлопал шапчонкой о землю:
— Тогда, — говорит, — артелем выньте из меня душу! И век бы моим сородичам света божья не видать: обоз наш из Торговой, а он — туда… И принцесса с ним, вся разряженная в белое, и шляпка на ей с цветочками.
— Кони какие? — допытывался Вахрамеев.
— Да его же: серые, в яблоках. Чуть не задавили.
— А как же мы не заметили? — опять допытывается дед Вахрамеев.
— Так он другой улицей. Неужели же ты, дед Вахрамей, забыл, что за солью в бакалею посылал?.. Сам же, помнишь, две копеечки приплющенные давал…
Дед Вахрамеев, должно, вспомнил про свои приплющенные копейки и сдался. Велел всем снять шапки, покреститься, и мы, значит, поехали.
Около этого самого пруда-то повстречали сторожа, чудного кудлатенького старичишку, ну, в точности похожего на ежа.
Вахрамеев опять же к нему с вопросом насчет Ивана Федоровича.
— Вихрем умчало, с прахом унесло на Торговую, а объездчик по такому случаю выпимши… За старшего на северном участке — я! — выкрикивал кудлатый старичишка и смеялся, как малый, до слез.
— Ты, — говорит ему дед Вахрамеев, — тоже нынче пьяный?
А старичишка смеется:
— Рюмкой, глупая твоя голова, крестьянскую душу не упоишь! От простору, от воли степной пьян я! Купайся, — говорит, — пои лошадей, ходи фертом по земле!
И так разошелся, что стал выплясывать. Пляшет и приговаривает: «Ходи, хата, ходи, печь…»
Поддались мы его веселью и вздумали не только, напоить лошадей, а и покупаться. В самый разгар купанья на тройке серых из лощины выскочил сам хозяин.
Старик глубоко задумался, глядя на нагоревшие угли костра.
— Видать, то, что случилось потом, запомнилось надолго? — вопрошающе взглянул агроном на старика, на притихших ребят.
Подошла Даша с алюминиевыми чашками. Наполнила их укипевшим супом.
— Красноречивы. Суп-то в кашу обернулся! Пока горячий, ешьте… Ребята, старым, может, охота поговорить, а вы ешьте на здоровье.
Даша ушла, но ребята не потянулись за ложками. Встал и агроном и, достав из кармана металлический складной метр, топтался на месте.
— Вы это правду сказали: запомнилось накрепко. Надо, чтоб и они знали и помнили про это, — указал старик на ребят. — Хозяин-то, Иван Федорович, был в сером дорогом костюме, а усики — черненькие, подбритые. Косматый старичишка хотел взять всю вину на себя. Штаны расстегнул… А хозяин ему с усмешечкой: «Нашел, чем удивить. Твою спину, — говорит, — наизусть изучил». Попробовал было за всех ответить старик Вахрамеев.
— Спроси с меня, — говорит, — мы ж не одинаковые!.. Я — старший… Вот есть совсем парнишка, — это он про меня.
Иван Федорович, покатываясь от смеха, говорит:
— А я вас всех под один цвет, потому что все вы сволочи. Везете чужое… Хозяин ждет нефть. Жалко хозяина, а то бы заставил вырыть яму, слить в нее из бочек да и выкупать вас!.. Нет, — говорит, — я нынче не злой, хочу пошутить…
— Нацедите-ка, — говорит, — из каждой бочки понемногу, а я вас для первого разу только покроплю.
И кропил, сам кропил, как поп на водосвятии, травкой этак по голым макушкам. Потом травку-то отшвырнул и велел всем выстроиться.
Перед фронтом проехал. Вахрамееву — старик стоял на правом фланге — крикнул:
— Кажется, ты печалился, что не все одинаковые? Вот и брешешь! Все вы — говорит, — одной масти, — черные, как негры!
Засмеялся и ускакал. Иван Никитич замолчал.
— И ведь чудно все это! Они, ребята, не поверят… Скажут, под старость у деда в голове не все в порядке, — задумчиво проговорил агроном, глядя на широченную полосу зяби и, может, именно туда, где проходила страшная дорога, а за ней взгорье, а уже за взгорьем прятался бывший пруд коннозаводчика. Туда смотрели и ребята.
— Теперь-то и мне за давностью лет случай этот кажется сказкой, — заговорил Иван Никитич. — И вспомнил про него не сейчас, а в Целине. Приехали за коровами. Пришел к секретарю райкома, к Александру Пахомовичу… И он весь день и всю ночь занимался моим делом. Всех председателей колхозов на ноги поднял и все это в телефон: «Большевик должен глядеть дальше, а ты прячешься под колхозным забором. Пойми же, что они пострадавшие от войны, что помочь им — дело государственной важности!»
Быстро поднявшись и поводя рукой, разгоряченный Иван Никитич продолжал:
— А теперь, товарищ агроном, можете полюбоваться на наших коров, — мы их достали на этой же земле — только на колхозной!
Даша, заслышав громкий разговор Ивана Никитича, вышла из вагончика и со ступенек громко спросила агронома:
— Алексей Михайлович, вы чем разгневали старика?
— Мы не ссоримся. В разговоре сличили старое с новым! — ответил агроном.
— Что же вышло?
— Вышло, Даша, что землю надо пахать глубже! Пойду проверить!
Агроном показал складной метр и, попрощавшись с Иваном Никитичем, торопливо ушел туда, где работали тракторы.
Когда солнце немного склонилось к западу, стадо было уже далеко от тракторного стана. На ребят рассказ старика произвел большое и странное впечатление.
С вершины пологого ската ребятам теперь ясно был виден пруд, вода которого в изогнутой впадине блестела синеватым стальным блеском. Они оглядывались на пруд, на осевшие красно-кирпичные стены постройки с ржавой железной крышей, с торчащей грушевидной колонкой на ней. И пруд и постройки лишний раз убеждали их, что старик не мог придумать этой страшной сказки… Но у сказки был странный конец. О нем-то и спросил Мишу Гаврик:
— Миша, но их же, наших-то, было, может, до десятка да еще косматый старик?.. А чужак — один…
