— Така. Заробыв?
— Мабудь заробыв.
— Ото ж получай грамоту да дывись, чтоб я из совиту вистку не прислала, бо чубуки треба швыдче укрывать, а не ждать морозов.
— Мабудь так.
Матвеич заспешил на картофельное поле, откуда доносились женские голоса.
— Вы б ему, Пелагея Васильевна, грамоту дали сразу и за то, что подводы за картошкой не наряжает!
— Что-то он закружился!
— Так у него ж валенки из шерсти того, белого, круженого барана.
На картофельном поле раздался дружный смех.
— Тогда ж Матвеич ни при чем: порча всему круженый белый баран, — уже переходя на русскую речь, душевно смеялась Пелагея Васильевна.
Ребятам тоже было весело.
Миша со степенностью пожилого колхозника проговорил:
— Гаврик, всему голова — она, председатель Совета. И про картошку знает и про чубуки расскажет.
— И про барана, — засмеялся Гаврик.
И в это время ребят неожиданно позвал дед и рукой поманила Пелагея Васильевна. При этом она неестественно вытянулась, став на целую голову выше своего кучера. Обойдя коров, ребята в стыдливом смущении затоптались на месте: они видели, что неожиданно высокой Пелагея Васильевна стала потому, что она сейчас не сидела, а стояла на дрогах, опираясь на короткие обрубки своих ног.
Иван Никитич незаметно, но сердито, точно его ужалила муха, вскинул кверху голову, а Миша, будто оглядываясь на коров, шепнул Гаврику:
— Гляди ей в глаза!
Ребята вплотную подошли к дрогам.
Пелагея Васильевна спросила, как звать одного и другого. Ей уже было известно, что школу ребятам должны построить шефы, и она сказала, что «шефов, ребята, надо хорошо потрясти», и, сжав маленький кулачок, показала, как их надо трясти. Она сказала, что перед детьми фронтовиков они, шефы, должны отчитаться делом.
После этих слов ребята сразу почувствовали приятную непринужденность: с ними разговаривали так просто, что теперь уже не нужно было смотреть только в карие, то взыскательные, то насмешливо-добрые глаза Пелагеи Васильевны. Можно было смотреть и на орден Ленина, который висел на ее гимнастерке, поверх которой надет был распахнутый куценький полушубок.
Пелагея Васильевна, быстро повернувшись на своих обрубках к картофельному полю, прокричала:
— Зоя! На минутку!
К ней подошла молодая рослая женщина с приподнятыми темными бровями.
— Зоя, я хочу к тебе их.
Пелагея Васильевна снова повернулась лицом к старику и к ребятам, и Зое пришлось обойти дроги.
— Они со скотом. Гонят его домой. Они ж оттуда, из-под Самбека… Люди в гибельном положении от войны.
— Все бы ничего, Пелагея Васильевна, да ведь у меня подворье, как тюрьма, — сказала Зоя.
На мгновение задумавшись, Пелагея Васильевна пояснила Ивану Никитичу:
— Зоя живет в бывшем кулацком подворье. По заслугам этому кулаку и кличку люди дали — Старый Режим. Был в ссылке. При немцах откуда-то появился. К ихнему коменданту за подмогой пошел. Пошел к нему в валенках, а вернулся босой. С горя помер, — усмехнулась Пелагея Васильевна и, видя, что Зоя сочувственно посматривает на ребят, успокаивающе добавила: — Ничего, хлопцам тоже не мешает посмотреть кулацкое логово… Камни оттуда возили на фундамент клуба и на фундамент фермы, а их там не отбавляется. В сорок первом хотели ветеринарный пункт там отстроить, — война помешала.
Зоя долго смотрела на Мишу и Гаврика красивыми, много видавшими серыми глазами и вдруг улыбнулась, точно спрашивая: «Неужели вы меня не знаете?» — и ребятам действительно показалось, что они ее знают давным-давно и только почему-то сразу не могли ее угадать.
— Ребята, этот Старый Режим пришел в дряхлость и скончался. А был он — ого какой! Поглядите!
Она быстрым движением согнутого пальца, боясь запачкать нарядную косынку, показала густоседую прядь курчавых волос…
— Уразумели?.. И ничего вы не уразумели, потому что не доросли!
И она ловко, одними только локтями полусогнутых рук пригребла к сильной груди головы Миши и Гаврика и каждому отдельно громко сказала на ухо:
— Управлюсь и приду.
И тут впервые заговорил все время молчавший старик — Иван Никитич:
— Нельзя ли в другом месте обосноваться? — говорил он не то в шутку, не то всерьез. — Мы-то все трое крепко нового, режима придерживаемся.
Обе женщины засмеялись:
— Сарай там и двор самые подходящие. Стены, их отсюда видно, как крепость. Туда и гоните коров.
Пелагея Васильевна уже присела и стала опять маленькой, похожей на девочку.
— Зоя, твоя бригада вся тут работает. Чтоб колхозникам далеко ко мне не ходить — принимать вечером буду у тебя. Скажи об этом.
— Скажу.
— А вы, — обратилась она к старику, — как загоните скот, так сами ко мне в Совет. Надо ж ребятам продуктов выписать. А то пока разговаривали, телята вон как высосали коров! Молочного на ужин у вас не будет.
Зоя, высокая и статная, пошла к картофельному полю, а Пелагея Васильевна, убедившись, что стадо уже погнали, поехала в село.
Иван Никитич, шагая за коровами, насмешливо говорил Мише и Гаврику:
— Эка невидаль, гнездо Старого Режима… Годы мечтали увидеть его!
— Гей-гей! — то справа, то слева раздавались голоса Миши и Гаврика.
Коровы остановились около каменной стены, глухим барьером, высотой не меньше четырех метров, оцепившей широкий квадрат пустыря, прилегающего к проселку.
За стенами ничего не было видно, а ворота, обитые рваной жестью и обвисшие на тяжелых чугунных петлях, казались окаменевшими от пыли, ненастья и времени.
Иван Никитич хотел открыть ворота, но, потоптавшись на месте, сильно застучал по ним палкой. Постоял и снова застучал. Еще подождал и попробовал открыть. Ворота трескуче скрипнули «ы-а», чуть- чуть вздрогнули и замерли.
— Михайло, забеги слева. Может, там есть ход сообщения в эту берлогу.
— В дот! — засмеялся Гаврик.
Миша побежал, скрылся за левым крылом стены и сейчас же снова вынырнул оттуда и, размахивая шапкой, позвал:
— В доте есть пробоина!
— Большая?
— Гаврик, как дальнобойной разворочено! Смело пройдем. Дедушка, тут и колеи есть и стежка прямо в село!
— Вали! — сказал Иван Никитич. — Вали штурмом в кулацкую берлогу!
Когда коровы были размещены и привязаны под огромным сараем с замшелой, осунувшейся камышовой крышей, кое-где прогнившей и поросшей сорными травами, а телята заперты в каменной конюшне, где уже давным-давно выветрился лошадиный живой запах, Иван Никитич ушел, а ребята
