А дальше так: ушел камень, совсем пропал, осталась „галь одна в собак кидать“. Любитель повинился, пришел к Звереву за помощью. Зверев в шурфе полазил: знаки верные, значит, будет камень. Так и получилось: дней через пять выпал фарт — с одного места пудов тридцать зеленого камня выбрали».
История типично уральская, у нас таких много, отличаются они только масштабом находки. В 1831 г. на знаменитом тагильском месторождении малахита — Меднорудянском — была найдена малахитовая глыба весом в 40 т. 9 лет ее очищали от породы и 12 поднимали наверх. Тогда малахита было много, и никто его не жалел: только на пилястры и алтарь Исаакиевского собора в Санкт-Петербурге ушло 126 тонн малахита… Но после того, как собор построили, малахит в Меднорудянском кончился раз и навсегда: Хозяйка, говорят, была недовольна тем, как распорядились ее камнем, и отвела малахит.
У Бажова есть подобная история, только увиденная как бы с другой стороны — изнутри, из горы: Хозяйка передает приказчику свей приказ с Красногорского рудника убираться: «Ежели еще будешь эту мою железную шапку ломать, так и тебе всю медь в Гумешках туда спущу, что никак ее не добыть».
В центре уральской каменной истории — не драгоценность, но камень, отношения человека с камнем, с землей, с подземельем, если хотите, с тайной силой. Традицию этих отношении в какой-то мере можно проследить: существуют отмеченные легендами вершины Северного Урала; на Южном Урале до сих пор показывают скалы, одно прикосновение к которым вызывает гром и молнию. Еще в недавние времена эти скалы окружали специальной оградой, оберегая от скота. Живы предания о чудском народе, жившем (в горе и ушедшем в гору, но перед уходом оставившем тайные меты и знаки. Турчанинов, владелец Сысертских заводов, держал под замком у себя в кабинете кожаную сумку и рукавицы — их вещи. Сам Бажов утверждает, что старые люди драгоценного камня не добывали: «к этому не свычны были… Кразелитами хоть ребятишки играли, а в золоте никто и вовсе толку не знал». Стало быть, в горе у них были другие интересы… При жизни П. П. Бажова и полвека после его смерти подобные предположения выглядели совершенно несостоятельными. Открытие Страны Городов позволило взглянуть на них (эти предположения) другими глазами. Историки науки знают, что жрецы Древнего Египта считали свою цивилизацию осколком другой, еще более древней, центр которой находился далеко на востоке… за Уралом. Астрономы XVIII в. и через них. ученые основанной Петром. I Петербургской академии наук знали об этом и даже искали следы исчезнувшей цивилизации. Знаменитый французский астроном Жозеф Никола Делиль (у нас Осип Николаевич) прожил в России 21 год с 1726 по 1747, был первым директором астрономической обсерватории, основоположником систематических астрономических наблюдений и точных геодезических работ. Он же занимался составлением генеральной карты России и разработал специальную картографическую проекцию (проекция Делиля).
И совсем не случайно именно на Урале работали научные экспедиции, и наверняка В. Н. Татищев, и И. К. Кириллов знали, что искали. И после них не беспричинно столь авторитетные ученые как П. С. Паллас и И. И. Лепехин были особенно внимательны к уральской старине. Только недавно стало ясно, что Кириллов, начальник Оренбургской экспедиции, дошел-таки до вожделенной земли, но не узнал ее в лицо, а Татищев основал город Екатеринбург в том самом месте, где, по словам чудской царицы, находится самое сердце Урала. И не важно, что царица — фигура легендарная, важно, что легенды на пустом месте не возникают…
Так что очень может быть, что бажовские горщики, стоящие в подземных хозяйкиных палатах, как древнеегипетские души в «Зале Двойной Маат», стоят как раз на законных основаниях и, прошедшие через гору, обретает — совсем как в египетской «Книге Мертвых», «свободу, что даруется духовным формам, которые пережили смерть, чтобы ходить туда и сюда по своему усмотрению».
С древних времен здесь знали за камнем что-то более ценное, чем продажная стоимость, и более важное, чем способность приносить удачу, спасать от ядов, зависти, ревности и дурных снов. Бажов сформулировал это совершенно четко: «А разговоры эти, какой камень здоровье хранит, покой иди сон сберегает, либо там тоску отводит и протча, это все, по моим мыслям, от безделья рукоделье, при пустой беседе язык почесать, и больше ничего».
У нас и выбирали камень не по сочиненным кем-то подсказкам, а по взаимной склонности: тот, который в душу западет и который на тебя глянет…
Целый горный хребет, практически необозримый, береговые скалы, образующие ближний пейзаж, серые валуны у лесной тропы, пеструю гальку, найденную на пляже, булыжник, брошенный в наше окно неразумным озорником, гладкий окатыш, который мы сами бездумно бросаем в воду, декоративную глыбу в парке, геологический образец в музее, цветную голтовку, носимую в кармане или сумке, драгоценную каратную вставку — все это мы называем камнем, подчеркивая тем самым, что размеры камня, его назначение, ценность и даже красота в данном случае качества не то, чтобы второстепенные, но ничуть не влияющие на самую каменную суть. Именно ее оберегали уральские ювелиры, утверждая, что их мастерство в том и заключается, чтобы подать камень, и камнерезы, не смеющие унизить природную красоту дорогим заказным узором: камень сам знает…
Примеры чрезвычайно пиететного отношения к камню известны: ничего специфически уральского здесь еще нет. В Китае предпочитали и почитали яшму, в былые времена ее ценили выше золота. Отдавали должное малахиту, алмазу, бирюзе, сердоликам и сапфирам. Восхищались камнями, отличавшимися причудливой формой, вкраплениями, прожилками, камнями пористыми, ноздреватыми, морщинистыми и складчатыми; отличали камни, источенные водой, создающие настроение твердости или легкости, по-своему организующими пространство: «Камень навевает мысли о древнем».
Но только в яшме видели воплощение творческой силы Неба и всех человеческих добродетелей. В древние времена она считалась священной, и мастер, обрабатывающий яшму, непременно должен был обладать добрым нравом и сильной волей.
Более всего ценили светлую яшму: голубую, белую и желтую. Любили и пейзажную: в узорах яшмы видели прообразы небесных узоров мирозданья. Яшма (к ней относились также жадеит и нефрит), многоликая и неожиданная, безупречно выражала главную идею китайской культуры, идею символической метаморфозы бытия. Яшма умирала и воскресала: в рот умершего вкладывали кусочки яшмы и виде цикады (цикада, сживающая после зимней спячки, была символом вечной жизни), одежда покойного скреплялась яшмовыми застежками; вещицы эти, похороненные вместе с покойником, со временем теряли свою природную силу, но их можно было оживить, если носить на себе и долго держать в ладонях. Яшма была символом благородства и душевной чистоты, воплощением «крайнего янь» в минеральном царстве. Уподобление яшме расценивалось как великая честь… Словом, яшма обладала явными достоинствами, делающими ее столь высоко ценимой.
У нас совершенно другая картина. Никому и в голову не придет сравнивать с камнем мужскую доблесть или женскую красоту, как, впрочем, искать причины для почитания камня. Камень он камень и есть: проще и старше цены и пользы.
Истинные бажовские герои, прошедшие проверку и допущенные в гору, кладов не ищут и к богатству равнодушны: о том, что у Степана медные изумруды есть, никто и не знал (Степан ведь не деньги копил, а ее, хозяйкины, слезы хранил). Бажов только единожды называет их (медные изумруды) полным именем, а потом просто камушками. И Синюшкин клад — «самородки да дорогие каменья», и у волшебного козлика «как искры, из-под ножки-то камешки посыпались». Все это в точности соответствует уральским правилам: здесь камень называли по-своему, по-домашнему: тумпас, тяжеловес, шерла, зеленый камень, точеные шишечки, но чаще всего — просто камень («пошел камень», «пропал камень»…)
Бажов полным именем и часто называет только малахит (так его и называли; «зеленый камень» — это изумруд), потом кразелит (хризолит) и совсем редко — медный изумруд, змеевик и алмаз, что соответствует им же обозначенной шкале ценностей: малахит — «камень небывалой радости и широкой силы», «в нем радость земли собрана», а бриллиант «не похаешь, глаз веселит», однако не более.
Наших изумрудов, топазов и турмалинов он не описывает вовсе: это просто местные проявления, приметы земли. Зато подробно и тщательно описаны совсем другие камни, показывающие тайные входы в гору: «из земли два камня высунулись, ровно ковриги исподками сложены: одна снизу, другая сверху. Ни дать, ни взять — губы…» И далее: как они раскрываются и закрываются и что там внутри.
Но Жабреев ходок — еще не вход под землю, он скорей проверка, Есть и настоящий: «на горочке трава не густая и камешки мелконькие, плитнячок черный. Справа у самой руки камень большой, как стена ровный, выше сосен… Никакой щели нет, глубоко в землю ушел…», ящерки подсказали, что делать, — «по
