листе.
Второй лист я озаглавил: «Какую проводил работу, как сотрудник абвера, на территории СССР и кто известен из агентов гитлеровской разведки в России».
И наконец, на третьем листе поставил вопрос: «Контрразведывательная и карательная деятельность в концентрационных лагерях».
Второй вопрос был для меня наиболее важным, поэтому, положив лист со вторым вопросом сверху, я решил, что именно с него и начну завтрашнюю беседу.
«Завтра с тайнами Хохвагена будет покончено», — решил.я.
Само собой разумеется, что в душе я лелеял еще надежду под предлогом раскрытия военных преступлений Хохвагена выявить и его связи с западными разведками в настоящее время.
Хохвагена привели в комендатуру утром следующего дня, и, как я отчетливо помню, он зашел в кабинет в приподнятом настроении, с веселой ухмылкой на лице.
— Я так и знал, что вы еще вызовете меня.
— Откуда у вас такая уверенность?
— По-видимому, я мало написал, знаете ли, волновался, побаивался.
— А сегодня?
— Сегодня намерен во всем сознаться. Давайте бумагу. Уверен, что вы будете довольны.
Я вынул из стола приготовленные для него листы бумаги.
Перелистав их и ознакомившись с содержанием вопросов, Хохваген, кажется, искренне обрадовался:
— О, теперь совсем хорошо. Почему вы так не сделали сразу?
Я видел, как он схватил ручку и стал писать быстро, и уверенно, почти не задумываясь. Пройдя по кабинету, заглянул в его записи, прочел над исписанным листом крупно выведенное заглавие:
«Немецкие агенты в Харькове».
«Что ж, — подумал я, — это уже похоже на исповедь».
Было странно, что этот человек, имевший на своей совести немало человеческих жизней, сидит у моего стола с авторучкой в руке — мирный, улыбающийся, услужливый. Еще более странным было то, что я не чувствовал к нему никакой враждебности, скорее — жалость. А ведь глаза этого австрийца видели те самые города и села, которые видел и я в том же 1943 году.
— Это еще не все, — сказал он, улыбаясь, когда я вновь шодошел к его столу. — У меня есть еще очень ценные сведения.
С этими словами он медленно откинулся на спинку стула, развел руками, как бы расправляя уставшую спину и, ловко вскочив со стулом в руке, швырнул его в, мою голову.
Теряя сознание, я успел разглядеть вертящийся в окне клочок голубого неба, кусок оранжевой шторы… Затем, будто сквозь сон, услышал топот на лестнице, шум распахивающегося окна на лестничной клетке, несколько выстрелов, долетевших до моего слуха едва слышными хлопками. Почти в ту же минуту перед глазами замелькали какие-то разноцветные круги — они непрерывно расширялись и удалялись. Появились легкость, невесомость, отчаянно закружилась голова, и я полетел в темную пропасть.
Очнулся от плавного покачивания носилок, шарканья ног. Меня внесли в огромную, залитую солнечным светом опера- ционную. Пока снимали одежду, я смотрел на прыгавших по стене и потолку солнечных зайчиков, на сосредоточенные лица обступивших меня людей в белых халатах.
— Шприц, — отрывисто бросил человек с седоватой, аккуратно подстриженной бородкой, смешно торчавшей из-под марлевой повязки. И тотчас холодная колючая игла прикоснулась к моему телу
Проснулся я на рассвете. Чувствовал себя уже лучше, но неприятный зуд в голове и ноющая боль в левом плече, властно напоминали о случившемся.
— Где он? — спросил я, сам не зная кого..
— Все идет хорошо. Спите, — услышал я тихий голос медсестры, сидевшей поблизости от моей койки. Но я настоял, чтобы она срочно вызвала ко мне коменданта. Примерно через час из коридора донеслось тревожное перешептывание.
— Ибрагим, — позвал я.
И когда он появился у моей постели, сказал, глядя ему в глаза:
— Говори, я все слышал.
Ибрагим осмотрел палату, прикрыл дверь в коридор, зачем-то заглянул через окно в сад и тихо прошептал:
— Да, скрывать нечего. Сбежал Хохваген. Через двор, в тихий безлюдный переулок. Но самое постыдное заключается в том, что сбежал по моей вине. Старший лейтенант Обухов- не выставил пост. Говорит, что забыл, забегался. Я уже доложил об этом и своему, и твоему, начальству и просил, чтобы> нам дали возможность самим расхлебать всю эту кашу. Федчук передал, чтобы ты не вставал, пока не поправишься.
«Какой позор, — думал я, — какая пища врагам для клеветы и насмешек! Наверное, уже смеются они над нами, и< больше всех сам Хохваген. Ну, ничего, хорошо смеется тот, кто смеется последним. Борьба только начинается».
— А какие меры приняты к розыску? — спросил я у Ибг- рагима.
— Я поднял на ноги всю полицию, установил заставы по^ дорогам из города. Сюда заехал узнать, где проживают его родные, чтобы установить наблюдение за домом.
— Знаешь что, — сказал я, — поехали!
— Куда? — насторожившись, спросил он.
— Домой, в комендатуру,
Ибрагим хотел было возразить, но так ничего и не сказал, а только неодобрительно покачал головой.
Долго убеждал я дежурного врача, что уже чувствую себя прекрасно, что был только оглушен. А когда убедил, постарался немедленно улизнуть из госпиталя.
— Быстрее за дело, — говорил я, садясь в автомашину. — Его надо поймать любой ценой.
В комендатуре в этот ранний рассветный час мы застала только дежурного и часового.
Перед дорогой я решил заглянуть домой и переодеться.
Но едва открыл дверь и переступил порог, как кто-то прыгнул мне на спину, обхватил горло.
С силой сбросил я нападающего, замахнулся для удара и… увидел перед собой Ольгу.
А в дверях стоял улыбающийся Ибрагим.
— Сюрприз, — шепнула Ольга, радостно бросаясь в объятья, но, заметив на моем лице гримасу боли, спросила упавшим голосом:
Ты не дбволен?
— Чем? — выигрывая время, спросил я.
— Моим сюрпризом, конечно.
— Да нет, дорогая. Я озабочен совсем другим. Нам надо ехать, — кивнул я в сторону Ибрагима.
На лице Ольги мелькнула тень.
— Что он говорит? — повернулась она к Ибрагиму.
Но тот только пожал плечами.
— В общем, ты, Оленька, отдыхай, а я скоро вернусь.
— Ты же только что из командировки, по крайней мере, мне так сказали…
— Все это верно, но командировка еще не окончена. Ты же сама знаешь, как не любят актеры, когда их убивают во втором акте четырехактной пьесы.
— Как все это понять? Почему ты говоришь загадками?
— Я говорю в том смысле, что еще не окончил начатую работу. Сейчас уеду, а когда вернусь, обо всем поговорим. Я очень рад твоему приезду, но прежде всего надо закончить дело. А где же дочка?
— Пока осталась с бабушкой. Не отпустила она ее. Обживитесь, говорит, немного на новом месте, устройтесь сами, а потом и заберете ее. Придется за ней слетать месяца через три… Когда ты теперь вернешься?
— К вечеру. К вечеру обязательно буду. Ну, пока.
В предрассветной тишине, мчась по широкой асфальтированной дороге, с тяжелым
