время.
Договорившись об этом и отряхнув друг друга от пыли и паутины, зашли в кабинет начальника санчасти. Сонная дежурная сестра принесла пирамидон. Я попросил еще у нее пробирочку спирта для того, чтобы натереть им виски. Сестра вышла. Ибрагим занавесил окна шторами.
Осторожно извлек я из кармана небольшой сверток, обмотанный в кусок новой байки, и положил, его на стол. Размотал сверток, и из него выскользнул чистенький, новенький блестящий портсигар. Со сверкающей серебром крышки на нас сурово смотрели три русских богатыря с копьями наперевес.
Исследовав поверхность портсигара и ничего на ней не обнаружив, я нажал на кнопку замка. Портсигар легко открылся. Под сигаретами, на середине внутренней части дна выделялась шляпка винтика — она как-то резко бросалась в глаза своей широкой черневшей прорезью. Винтик сразу же поддался — легко и плавно начал отвинчиваться. Резьба у него была не длинная, но очень мелкая и частая.
Когда резьба кончилась, то вместе с винтиком от портсигара отделилась и внутренняя прокладка. Показалась скрытая сторона дна портсигара. На ней поблескивал слой какого-то тонкого, легкого металла.
«Дюраль», — подумал я.
Поверхность дна была расчерчена на маленькие квадрати: ки, и в каждом квадратике была выгравирована одна буква. Буквы составляли слова и строки. Строк было четыре. Располагались они одна под другой, как стихотворение.
Рассматривая поверхность пластинки, я заметил еще одну деталь, вырезы букв были плотно заполнены каким-то зеленоватым веществом.
Я выключил свет, и миниатюрные буквочки в тот же миг засветились:
Бродил он по свету, ища у людей снисхожденья,
Но всюду в беднягу, как птицы, летели каменья —!
Как шустрые ветры нужда неуемная злилась?
И толька в эфире надежда на счастье открылась,»
Знаки препинания в тексте почему-то были опущены и указывались беспорядочно в конце строчек.
Я быстро и точно скопировал букву за буквой в том порядке, в каком они располагались в квадратиках, включая и те квадратики, которые были заполнены знаками препинания.
И если на портсигаре это выглядело так красиво, что мы изумленно рассматривали строки и, улыбаясь, восхищались ими, то в моем рисунке изображение букв и квадратиков выглядело призрачным и мертвым.
Невзрачное и, на первый взгляд, бессодержательное четверостишие служило своеобразным ключом шифра. Я сразу же обратил внимание на то, что в специально подобранных словах вместился весь алфавит русского языка. И если к прямоугольнику, в котором расположены квадратики с буквами, сверху и слева поставить цифры, то каждая буква и каждый знак получат цифровое значение, которое и передается в эфир азбукой морзе. Расшифровать же такое сообщение можно только при наличии этого же четверостишия.
Конечно, это была сложная система шифровки, но очень надежная.
Когда все было сделано, я тихонько вышел на улицу и положил сверток на место, в дупло дерева.
Вслед за мной на улицу вышли начальник политотдела и Ибрагим.
— Черт бы его! — выругался начальник политотдела, когда я снова подошел к ним. — Что же вы меня не предупредили?
— А я и сам не знал, что Ползунов пойдет к тайнику. Приход его к тайнику — одно из непредусмотренных обстоятельств, в которых приходится действовать по собственному усмотрению — на свой риск и страх.
Начальник политотдела продолжал смотреть на меня вопросительно, и я сказал:
— С другой стороны, то, что вас успокоило во время вашей сегодняшней беседы с Ползуновым, меня еще больше насторожило. Подумайте сами: раз новые условия поездки не явились для него неожиданностью и были приняты им спокойно — значит, имеется возможность кого-то поставить о них в известность. Есть связь. А раз так, то четыре часа времени между отбоем в части и отходом поезда могли навести на след этой связи.
Во время разговора начальник политотдела все время ходил вокруг нас, дымя трубкой, заставляя нас поминутно поворачиваться к нему лицом.
Нервничаю, — признался он, — подумать только, о какой камешек споткнулся.
— Ничего, выправитесь и пойдете снова вперед, — успокоил его я.
— Да-а-а, — невесело протянул начальник политотдела, — Значит, можно его не ждать обратно?
— Нет, ждите, — сказал я, — обязательно ждите. И не только его, но и нас. Брать его будем здесь с поличным, с вещественными доказательствами. Хотите, я вам скажу, чем занимался Ползунов от отбоя до своего отъезда в Вену?
Начальник политотдела снова посмотрел на меня вопросительно.
— Как видели сами, — говорил я, — с вечера он поспал. Затем при свете фонарика у себя в кинобудке зашифровал телеграмму. Сделав это, направился к месту хранения рации, связался со шпионским центром в Вене и сообщил, чтобы его не встречали, т. к. едет с напарником. Снова запрятав рацию, отнес портсигар в тайник, после чего отправился в кинобудку, лег в постель и проспал до прихода Калюжного. Сейчас он, по- видимому, досыпает в пути.
Снова наступило молчание. Время шло.
— Пойдемте к машине, — предложил я, — ведь к утру мы должны быть в Вене.
Начальник политотдела еще постоял немного, посасывая трубку, потом, выколотив ее о ветку дерева, пошел вперед. Молча мы подошли к нашей автомашине, стоявшей на асфальтированной площадке у гаража.
— А пока прошу вас — вы ничего не видели и не слышали, — шепнул я ему.
— Об
— Спасибо. Благодарим вас за помощь. Она нам очень нужна… До встречи.
Хотя ночь была на исходе, мрак был такой глубокий, что, казалось, близилась полночь, а не рассвет.
Ибрагим шумно поплевал на ладони, уселся поудобнее у руля и, затянув осетинскую мелодию, медленно вывел машину на освещенную асфальтированную дорогу.
В автомашине я погрузился в раздумье. Теперь уже было ясно, что солдат оказался гнусным предателем — стал шпионом, которому вражеская разведка доверила код, рацию, а возможно, и кое-что другое.
Каким же образом этот человек, по существу еще юноша, повернул оружие против своего народа, стал среди советских воинов солдатом из стана врага. Где пролег тот невидимый мост, который послужил опорой для бегства человека из мира, где он мог жить и творить прекрасное, в мир врагов, в мир постоянных тревог и страхов? Думал ли об этом солдат, совершая измену? Думал ли о позоре и смерти, которая теперь постоянно шла за его спиной. Ведь предатель — это самое гнусное существо, достойное только презрения и уничтожения.
— Скажи-ка, Ибрагим, как у вас в народе говорят о предателе?
Ибрагим включил внутреннее освещение, посмотрел на часы, зевнул и ответил:
— По-разному говорят. Не любят у нас предателя. Говорят, например, что предатель из собачьего корыта хлебает.
Из собачьего? Что ж, правильно. Лучше не скажешь. Бросил свой народ — никто тебя не согреет, не
