одевал по праздникам, не хватило бы в противном случае места для всех его орденов и медалей. Аленке было трудно понять, зачем он нужен маме, она ведь уже скоро вырастет и тоже будет работать, и тогда им будет легче, но мать настояла на своем, и отчим поселился у них в квартире. Он казался человеком добродушным, и даже ласковым, но его словно сахаром присыпанные и бесконечно правильные разговоры почему-то казались Аленке опасными, как шипение змеи, которое она один раз слышала, когда отдыхала на даче.
Отчим очень любил ее воспитывать и для проведения очередной беседы усаживал ее возле себя, по- отцовски обнимал за плечи и иногда, расчувствовавшись, прижимал ее к себе. Его слюнявые ласки, выбритая лысина и мерцающие медали были ей совершенно отвратительны, но она все терпела, чтобы не обидеть мать, и так продолжалось до тех пор, пока однажды она случайно не подслушала его разговор с каким-то незнакомым ей человеком.
Отчим доказывал, что нужно еще подождать, чтобы «девчонка вышла замуж», а тогда он старуху увезет за город и укокошит, а квартиру они тогда выгодно и с доплатой обменяют. Но собеседник настаивал на том, что столько ждать нет никакой возможности и что отчим и так должен ему за ордена и медали, которые достались ему не по дешевке, да и вообще пора кончать комедию. И настоятельно советовал отчиму: «Отвези их куда-нибудь да там, сердешных, и зарой».
Алене от этого разговора чуть не стало плохо, к тому же она знала, что мать ей ни за что не поверит, и поэтому побежала прямо в милицию. Надо сказать, что ей повезло и седой как лунь, бывалый, видать, милиционер, не принял за детские фантазии рассказ запыхавшейся старшеклассницы. И отчим на воронке отбыл туда, откуда когда-то убежал, а мать вышвырнула на помойку его китель вместе с медалями и прочим хламом, который от него остался. И постаралась забыть его и забыться. Впрочем, на Аленкино горе, ведь мать ее в молодости была писаная красавица, в их квартире появился новый отчим. На этот раз настоящий, без фальшивого прошлого и пугающих Алену разговоров.
Новый отчим был человеком интеллигентным и Аленку не тиранил, за плечи, как его предшественник, не обнимал, да и вообще почти не обращал на нее внимания, занятый своей работой, геморроем и стихами, которые он постоянно писал и которые никто никогда не печатал по причине, как Алена в глубине души подозревала, их полной бездарности. Но однажды она то ли от усталости, то ли просто по забывчивости забыла закрыться в ванной на щеколду, когда принимала душ, и отчим вошел в ванную, и его близоруким глазам на мгновение открылись все ее еще полудетские прелести.
В то утро Алена нашла у себя в комнате сонет, почти полностью заимствованный отчимом у Петрарки, и тут же испросила разрешения у матери закрываться на ночь в своей? комнате на замок, «потому что ее мучат кошмары».
А отчим, преподававший в университете философию, отчаянно боролся с собой и вспыхнувшей в его сердце любовью к хорошенькой падчерице.
Борьба эта превратила его за несколько лет в подозрительного параноика, но ревность он старательно прятал под маской заботы о «подрастающем поколении». Мать, до которой в один прекрасный день все дошло, понемножку пристрастилась к крымским винам, которые продавались неподалеку и которые помогали совершить, как она выражалась, «мягкую посадку» в том сумасшедшем доме, в котором жила.
Понимая, что падчерица недосягаема, отчим обратил свое внимание на студенток, которые его и его малопонятный предмет боялись как огня и охотно позволяли гладить себя по коленкам во время зачетов и экзаменов, лишь бы их сдать. Отчим, однако, вскоре сообразил, что особенно расположены к нему студентки, которых он считал глупенькими, и ему даже стало казаться, что кожа у них на коленках отличается по своим свойствам от кожи на коленках отличниц. Однажды в метро отчим уселся возле симпатичной дамы, муж которой уткнулся в газету и не замечал, что забывшийся отчим гладит коленки его жены. Тактильные ощущения показались отчиму знакомыми. «Дура! – уверенно сказал он. – Боже, какая дура!». Впрочем, он тут же раскаялся в своем диагнозе, потому что ополоумевшая от бешенства дамочка оторвала супруга от газеты и натравила все его сто с чем-то килограммов на тщедушного отчима. Домой он явился с неприличными бланшами и, чтоб себя вознаградить, попытался было ночью пробраться в спальню Аленки. Ничего у него не получилось, но с тех пор дикая, темная ревность к друзьям падчерицы стала, как ржавчина, разъедать его изнутри.
Вот как обстояли семейные дела у Аленки, когда в парке напротив Университета с ней познакомился Алексей. Было, впрочем, еще одно обстоятельство… От домашнего террора Аленка стала встречаться с добродушным Болгарином, который изо всех сил старался ее развеселить и щедро приглашал то в кино, то в кафе. Постепенно она привыкла к нему и решила, что хоть особой любви к нему и не испытывает, но это лучше, чем ощущать на себе потные ладони отчима и видеть постепенно спивающуюся мать. И она пообещала Болгарину, что в конце лета приедет к нему, чтобы накупаться, познакомиться с его родителями и, если все сложится, зарегистрировать брак.
И она отпустила Болгарина домой, а сама засела за книги и никуда, кроме университета, не ходила, и только однажды позволила себе зайти в сад, чтобы немного отдохнуть и выкурить сигарету. А в саду, как читателю уже известно, на другом конце скамейки оказался белобрысый студент, который часто с обожанием засматривался на нее в университетских коридорах. И была весна, и фиолетовое небо, усыпанное далекими звездами, и в сердце бурлили еще не вырвавшиеся на свободу стихи, и благоухали цветы, и руки их соприкоснулись…
И весь этот рай продолжался почти три месяца, пока не пришло время Алене ехать в далекий Пловдив к своему жениху, не зная, что слухи про ее дружбу с Алексеем каким-то неведомым образом уже дошли до него и повергли его в глубокое уныние, которое отступило под напором свирепого гнева. И Болгарин встретил ее на станции и подарил ей букет роз с большими шипами, которыми Аленка сразу же поранила руки, но вместо сочувствия увидела на обычно добром лице Болгарина злорадную улыбку, а как только они пришли домой, он содрал с нее одежду и долго-долго хлестал этим букетом, пока ему не показалась, что залитая кровью Аленка то ли сошла с ума, то ли впала в транс, то ли умерла…
Нет, не зря она проплакала всю дорогу от Киева до ненавистного ей болгарского города, ненавистного тем, что в нем она не увидит своего Алексея, к которому уже привязалась подобно тому, как лиана обвивает дерево, и уже не мыслит без него своей дальнейшей жизни. Трудно даже сказать, почему она все-таки от него уехала. Вероятно, оттого, что испугалась бедности и того, что остаток жизни проживет она в сельской хате, а подружки будут мотаться по заграницам в тряпках от «Версаче» и сочувственно посматривать на ее заскорузлые от непосильной работы по хозяйству руки да на сомнительную одежонку…
И она в самом деле погрузилась в транс, и кровью обливалось не только ее тело, которое Алексей благоговейно, как святыню, покрывал поцелуями, но и само ее сердце, потому что ей решительно перестало хотеться жить.
Но испугавшийся Болгарин, который и в самом деле был человеком не злым, ее простил, и они договорились, что зимой, когда он приедет в Киев, она уедет вместе с ним уже навсегда. И два месяца прошли в мрачном тумане, девушка превратилась в женщину, умеющую хитрить и скрывать свои чувства, и алое, красное ее сердце в одну холодную ночь вдруг остановилось и превратилось в холодную черную змею, движения которой продолжали гнать по жилам ее остывшую кровь. Из Болгарии она приехала домой уже не человеком, а злой на все человечество (за исключением матери да Алексея) ведьмой, с которой людям
