Но главный интерес, по-моему, в том, что предшествовало. И в том, что последовало, продолжилось.
…Игра окончена. Мы все расходимся со стадиона. Цифра счета – единственное, что одновременно понято, признано всеми как факт. И кажется: порядок цифр – 0:2 или 4:1 – целиком и полностью отражает происшедшее. Между тем из полученной информации эта наименее ценная, ибо противоестественно было бы уносить из футбольного зрелища одни лишь цифры. Кто бы пришел на следующий матч? Кто бы вышел на поле перед зрителями, подвластными только магии цифр?
…Представим себе, что зрелище футбольного матча разбирается и сохраняется после финального судейского свистка протоколами, выводами, отчетами, фотографиями, видеозаписью – и все. Какой бедной окажется спортивная жизнь!
К счастью – и к предупреждению на будущее – футбол проникает в каждого из нас, словно радиация. В каждого: смотрящего, играющего, тренирующего, судящего.
Футбол остается в нас, длится. Мы приносит его на следующий матч и сообща настраиваемся на зрелище. Зрелище нового матча обогащено личным участием каждого из нас.
Чудес не бывает – непережитое не принесешь с собой на следующий матч. Предстоящее зрелище обеднено заранее.
Чудеса бывают – при виде настоящего футбола фантазия и память пробуждаются почти одновременно.
Возможен ли футбол без эмоциональных взрывов, без преувеличений, без громких высказываний людей и не бивших никогда по мячу метко и сильно?
Я опять в плену формулировок? Еще ведь хочется сказать, добавить, признать, что охваченный футболом стадион был и первым, кроме школы и двора, общественным институтом. И множество человеческих характеров и типов открылось мне не где-нибудь, а на трибунах стадиона.
Когда-то мать сердилась, что я помню фамилии всех, как ей казалось, футболистов, а запомнить английские слова, заданные к уроку, не в состоянии.
Фамилии футболистов действительно легко мною запоминались, что отнесем, однако, к заслугам самого тогдашнего футбола – в отличие от сегодняшнего зрелища, которому явно недостает характеров, футбол сороковых годов изобиловал людьми, очень резко, темпераментно, самобытно себя выражавшими. Как их было не запомнить?
Но чем дольше я живу, тем лучше понимаю, что футбол в равной мере привлек меня к себе и характерами людей, чьих фамилий я не помню, поскольку и не знал их никогда. Я не был, разумеется, знаком с соседями по футбольным трибунам, но их открытость, откровенность в проявлении себя, правда их чувств и страстей не могли не произвести на меня впечатления.
Меня тянуло на стадион и в дни, когда матчей не было.
Я бродил среди неслышного эха и невидимых теней недавно отшумевшего, промелькнувшего – пытался вообразить мною не осознанное до конца. Это больше футбола, больше спорта? Но, может быть, футбол, спорт могут вместить в себя больше, чем принято считать?
Как-то я уговорил родителей – мы жили недалеко от «Динамо» – пройти со мной по стадиону, где часа за два до того закончился матч: поле темнело за решетками уже замкнутых ворот на трибуны. Команда ЦДКА в тот день встречалась с «Торпедо» и победила, проигрывая весь матч, но забив два гола за последние три минуты, – я слушал репортаж Синявского и не мог объяснить отцу с матерью: зачем мне надо было обязательно пройти по затихшему, остывающему стадиону…
Как-то я пришел на стадион днем. И совсем на удивился, застав и народ, и движение. Товарищеский международный матч был накануне. Играли с венграми – комментировал Озеров, его время только начиналось. Но что же в этот день происходило? Не помню – вообще не помню, что было на центральной арене, так как не выходил на трибуну.
А картина дня отчетлива. У входа на Северную трибуну стоит в группе неизвестных мне лиц тренер ЦДКА и олимпийской сборной – в тот год наши спортсмены впервые участвуют в Играх – Борис Аркадьев. Я задерживаюсь возле заинтересовавшей меня группы – глупо уставился, бестактно слушаю разговор… Мне интересно каждое слово Аркадьева.
К людям этим, на коих внимание мое сосредоточено – не спеша подходит ослепительная, нарядная женщина, теперь мне кажется, что в светлой шляпе: все они о чем-то между собой говорят, смысла не улавливаю, шутят, очевидно, смеются.
Аркадьев говорит: «Вон ваш муж стоит скучает».
И я вижу вдалеке – уже привыкший по-зрительски, поболелыцицки различать большого игрока с большого расстояния – Василия Трофимова, скромно-собранного, с первого взгляда, нахохлившегося, свободно прислонившегося к серой изнанке трибуны, как артист к тыльной стороне декорации…
Потом Аркадьев, заметивший меня и все сразу оценивший в моем сомнамбулическом состоянии, спрашивает: «Дождь будет?» И я, сморенный смущением, посмотрев зачем-то на небо, говорю, что будет, спешу согласиться с тренером моего ЦДКА. И он смеется: «Бюро прогнозов…»
А что если мгновение между репликами и было калиткой в будущий роман? С футболом, с Аркадьевым, с женой Трофимова – Оксаной Николаевной, самим Трофимовым и другими как действующими лицами…
Но в книгу о Трофимове я вошел через ворота – традиционно.
Пролог: я иду по территории сплошных воспоминаний, углубляюсь в них, не страшась эмоций с той поры и не испытанных, рядом с одним из героев того футбольного времени-с Трофимовым.
Мои давние восторги, над которыми кто-то уже готов посмеяться, не кажутся собеседнику странными.
Приметы времени в равной степени волнуют и его.
Мы останавливаемся, выйдя за Южные ворота. Трофимов, изобразив неудачное движение из вчерашнего матча популярных команд, показывает скупым движением корпуса ход, который предпринял бы сам…
