Кондратьева лидировала шестьдесят метров, но потом Гёр стала настигать ее и на самом финише, казалось, настигла.
Бывшие очень внимательными к Людмиле Кондратьевой перед стартом телеоператоры и после финиша сразу же поспешили показать именно ее, чтобы сразу передать ощущение: на второй половине дистанции с нашей рекордсменкой что-то произошло… Они не ошиблись, вскоре выяснилось: у Кондратьевой открылась былая травма – последние метры она добегала, превозмогая боль.
После финиша Кондратьева схватилась за голову, отстранилась от корреспондентов, уходила, заметно прихрамывая… чтобы через короткий промежуток вновь предстать перед всеми, но уже на пьедестале почета, где, казалось, она не столько счастлива, сколько утвердилась в какой-то неопровержимой решимости.
Для телезрителей не стали потом неожиданностью слова Людмилы на пресс-конференции (о них мы узнали из газет) о том, что участвуй даже в Играх американка Эшфорд, она, Кондратьева, все равно бы победила.
Сила характера Людмилы, характера, «пересказанного» всем ТВ, не вызывала ни у кого сомнений…
Марафонский бег до проникновения ТВ в спорт, по существу, вообще обходился без зрителей.
Стадион провожал и встречал марафонцев – о том же, что происходило на дистанции, любитель спорта знал понаслышке.
Сюжет борьбы марафонцев как бы растворялся в расстоянии, ими преодолеваемом.
ТВ сумело превратить марафон в зрелище.
Бегуны в городском пейзаже, в ритмах современной городской жизни – это оказалось новым и неожиданным.
Султан Рахманов появился в телевизионной студии на встрече кандидатов в олимпийскую сборную со строителями олимпийских объектов – его представляли в обстановке непринужденной, приближенной к домашней. Он и штангу приподнял как-то по-концертному, не переодеваясь в соответствующий костюм, а так, как был: в джинсах и летней рубашке. Производил он, уже титулованный тяжеловес, впечатление очень приятное. Чувствовалась в нем основательность, обретенная за последнее время уверенность.
Но стоило в самый канун Олимпиады мелькнуть на телеэкране: подъезжают куда-то на автобусе штангисты, и среди них (ну не среди, конечно, а выделяясь) валко шагнувший из узкой двери на землю Василий Алексеев, как сразу же к олимпийскому турниру супертяжеловесов возник совершенно особый интерес. Все возникшие за время отсутствия Алексеева на большом помосте сомнения моментально рассеялись – раз выйдет на помост, значит, настроен победить.
…Неудача постигла и другого великого атлета – Давида Ригерта. В интересах команды он перешел в более легкую весовую категорию и в ней, как видно, переоценил свои силы…
Отойдя от не поднятой штанги, Ригерт улыбнулся, как улыбаются сильные люди в подобных случаях, – виновато, но открыто. И зал проводил его, побежденного, аплодисментами.
Алексеев же, не одолевший начальный вес, не смог скрыть не отчаяние даже, не огорчение – растерянность. Он потерял вдруг обычный контакт с залом. (Что-то в этом было напоминающее миф об Антее.)
Таким Алексеева никто еще не видел. Он выглядел опустошенным, оцепеневшим в непривычности ситуации. И зал не знал, как помочь ему, как отреагировать на подобную неудачу человека, приучившего всех к своим победам.
Алексеев покинул помост (и телеэкран) при полном молчании собравшихся в зале, где состязались штангисты.
А на пьедестал почета взошел Султан Рахманов.
…Прошло более полугода, когда Василий Алексеев появился вновь на телеэкране в новом качестве.
Шел международный турнир. Алексеев сидел за столиком жюри. Операторы почему-то показали его в профиль: осунувшегося, словно одухотворенного печалью, не потерявшего значительности.
Наверное, телеэкранная жизнь наших чемпионов – область совершенно особая и, в общем, совершенно не обязательно подвластная спортивному календарю и вообще пребыванию в большом спорте. Сюжет ее, по-видимому, дольше и претендует вполне заслуженно на многосерийность.
…На следующий день после финального заплыва женщин на дистанцию 200 метров брассом мне случилось беседовать с одним известным литератором – автором детективных романов.
Человек, в общем, далекий от спорта, не знающий всей предыстории соперничества Богдановой, Качюшите и Варгановой, смотревший только по телевидению решающий олимпийский заплыв, он сказал: «…мне показалось вчера, что мы присутствуем при настоящей драме».
Писатель, привыкший строить сюжет на очевидности разворачивающейся на глазах интриги, он мог и не заметить, что у финиша Варгановой достаточно было просто вытянуть руки, а она лихо прихлопнула ладонями стенку бассейна, пропустив момент последнего касания этой стенки кончиками пальцев Качюшите, дотянувшейся в предельности усилия до победы.
Но он увидел только взгляд Светланы Варгановой при вручении ей серебряной медали.
Не слезы (их не было), а только взгляд.
Глаза, совершенно круглые в отрешенности, видящие сейчас то, что так и не случилось и уже никогда не случится с нею из-за краткости сроков, отведенных на олимпийские притязания.
Не отчаяние даже, а непомерность не смиренного подобной, как виделось ей, нелепостью честолюбия.
Мы видели на телеэкране и слезу, которую усталым движением стерла с усталого лица Лина Качюшите.
Видели и странную улыбку Юлии Богдановой, доплывшей все-таки до своей медали, правда, не золотой, как виделось ей и всем, кто восхищался ею в начале олимпийского цикла, а бронзовой, но тоже ведь,
