— Неужели ты всё ещё работаешь на кроличьей ферме? — спросил я удивлённо.
— Конечно, — ответил он, склонив голову набок. — Ведь я говорил тебе, что без верёвки, ватерпаса и рулетки работать трудно. Землю приходится мерить па глазок, а это требует времени… — И с улыбкой добавил, торопливо шагая к месту построения 5-го блока: — Ещё только два месяца — и война кончится. Выше голову, Мартин!
Работая с Каминским, я узнал, что собой представляет система Лайсинга. Лайсинг был унтершарфюрером СС и, следовательно, находился где-то на самых нижних ступеньках служебной лестницы. Унтершарфюрер — это что-то вроде армейского капрала. Но, несмотря на своё скромное звание, Лайсинг был одним из самых влиятельных людей в Штутгофе и уж паверняка одним из самых богатых. Это был жизнерадостный блондин, похожий на этакого разбитного подмастерья.
Лагерь всё время строился, и поскольку остальные эсэсовцы были, как правило, абсолютно бездарны, Лайсинг быстро завоевал себе положение. Он стал своеобразным подрядчиком, который брал подряды на проведение тех или иных работ, выделял заключённых в рабочие команды и назначал младших капо для руководства этими командами. Подобного рода работой Лайсинг никогда не пренебрегал.
В общих чертах система Лайсинга сводилась к следующему. Он крал или, вернее, приказывал красть другим на частных лагерных предприятиях почти все те материалы, которые могли найти применение в его фирме.
По вполне попятным причинам владельцы уворованного имущества не решались поднимать шум из-за подобной ерунды. В третьем рейхе это рассматривалось как издержки производства.
Свою деятельность в Штутгофе Лайсинг начал с того, что украл весь лес, вырубленный на месте нынешнего лагеря. Этот лес он вывез в небольшой соседний городок, где у него была лесопилка. Она давала топливо для газогенераторов, которое Лайсинг продавал немецкой армии. На лесопилке у него тоже работали заключённые. Ведь на них можно было заработать деньги, а в деньгах Лайсинг знал толк.
О масштабах его воровских операций я узнал немного позднее, когда попал в распоряжение фирмы «Неодомбау». Только в один приём Лайсинг прибрал к рукам три вагона цемента, причём директор «Неодомбау» счёл нецелесообразным жаловаться на вора.
Лайсинг крал и сразу помногу и по мелочам. Однажды мы с Каминским и ещё несколькими заключёнными по приказу Лайсинга отправились в старый лагерь и из-под носа у часового утащили четыре железные балки от старого здания. Балки эти были нужны Лайсингу. Нам удалось благополучно вынести их из лагеря и передать людям Лайсинга с другого предприятия, которые уже поджидали нас в условленном месте.
Попадись мы с поличным, не избежать бы нам двадцати пяти ударов страшным хлыстом лагерного старосты у ворот на вечерней поверке. Если бы мы сказали, что действовали по приказу Лайсинга, он категорически опроверг бы наши слова, а если бы мы отказались выполнить его приказание, он бы обвинил нас в неповиновении и велел повесить.
Такова была система Лайсинга, повторявшая в миниатюре государственную систему всего гитлеровского рейха.
12. ВНУТРЕННЯЯ ОРГАНИЗАЦИЯ ЛАГЕРЯ
Когда мы начали работать и нас перевели из особого барака в 13-й блок общего лагеря, у нас сменился староста блока. Дрессировкой новичков Хольцер занимался лишь от случая к случаю. Что же касается его постоянной должности, то он был старостой 5-го блока, того самого, с обитателями которого мне вскоре пришлось познакомиться.
Пожалуй, каждый легко поймёт, какие чувства вызвало у нас известие, что новым старостой нашего блока будет человек-горилла из 18-го барака.
Его звали Марсинак. В противоположность подавляющему большинству старост он носил красный треугольник, то есть считался «политическим». У него была короткая и поучительная биография. В своё время он служил в польском торговом флоте. Ходили слухи, что во время забастовки моряков он стал штрейкбрехером. Потом работал десятником в порту в Гдыне. Здесь он установил контакт с одной польской патриотической группой Сопротивления. Она состояла в основном из представителей интеллигенции; особенно много в ней было высокопоставленных железнодорожных служащих и таможенных чиновников. Группа была арестована гестапо осенью 1942 года. После нескольких страшных месяцев, проведённых в гестаповских тюрьмах Гдыни и Данцига, оставшиеся в живых были переведены в Штутгоф в декабре 1942 года, то есть примерно за год до нас.
Условия жизни в лагере были тогда совсем другие, нежели теперь. В 1942 году существовал лишь старый лагерь. Новый ещё только начинал строиться. В ту суровую зиму 1942/43 года (нетрудно себе представить, что это была за зима в заболоченной дельте Вислы, в двух километрах от побережья Балтийского моря) заключённые рубили лес по колено в снегу, одетые лишь в жалкую одежду из крапивной ткани. Они валили деревья, корчевали пни и таскали на себе тяжёлые стволы, пока не падали под их тяжестью. В декабре 1942 года в этой группе было около 250 заключённых. Через год от них осталось всего 70–80 человек. Почти все погибли уже в первые месяцы. Но некоторые уцелели.
И среди них Марсинак.
Его бывшие товарищи рассказали мне впоследствии о его лагерной карьере.
Вскоре после прибытия в лагерь Марсинак объявил, что он болен и работать больше не может. Его товарищи подкупили Хольцера, который в то время был всего лишь старостой комнаты, и уговорили его оставить Марсинака на несколько дней в бараке. Прошло совсем немного времени, и Марсинак почувствовал себя в лагере как дома. Он помогал Хольцеру «наводить порядок» среди заключённых, помогал ему на построениях и вообще всячески старался услужить. Вскоре он стал важной птицей, лихо раздавал своим прежним товарищам затрещины, пинки и прочие свидетельства своего высокого положения.
Марсинак остался в бараке. Сначала он был «комнатным уборщиком», а после того как всех мужчин перевели в новый лагерь, он стал старостой комнаты в другом бараке. Незадолго до нашего приезда Марсинака сделали постоянным дрессировщиком новых заключённых в блоках-изоляторах. Его прежние товарищи клятвенно уверяли, что он собственноручно убил 10–12 заключённых.
После того как Марсинак показал, на что он способен, его назначили наконец старостой 13-го блока, в котором жили мы, датчане.
Его помощник, староста комнаты, раньше выполнял обязанности капо в одной из команд электромонтёров. Он был «зелёный». Профессиональный вор-рецидивист из Вены. Ему было около тридцати, и большую часть своей короткой жизни он провёл в различных тюрьмах.
И вот эти два преступника снова начали дрессировать датчан из 13-го блока. За те несколько месяцев, пока они правили в нашем бараке, у нас не было ни секунды покоя ни днём, ни ночью. Хотя силы уже совсем покидали нас, мы предпочитали идти на самую тяжёлую работу, лишь бы не оставаться в бараке. Никто никогда не знал, какую ещё гнусность придумают два негодяя, чтобы украсть у нас последние секунды отдыха.
С особым удовольствием они применяли как физические, так и нравственные пытки. Больше всего они любили ловить «кретинов» из других бараков, которые во время обеда всегда крутились вокруг 13-го блока в надежде вылизать наши вёдра из-под пищи или перехватить капельку вонючего свекольного супа: некоторые датчане ещё не настолько опустились, чтобы вливать в себя эту ужасную бурду.
Поймав «кретина», они тащили его в комнату, где мы сидели за столами и хлебали из красных мисок вонючий суп. Они клали его на скамью, а кого-нибудь из заключённых посылали в умывальню за ведром воды. Староста комнаты Хирш засовывал голову «кретина» в ведро, чтобы тот не мог кричать, и принимался колотить дубинкой, палкой от метлы или рейкой по его худому телу до тех пор, пока обтянутые кожей кости не начинали вдруг как— то странно звенеть.
Когда «кретина» забивали до потери сознания, его выбрасывали из барака и оставляли лежать на земле. Во время экзекуции лица обоих негодяев светились радостью.
Им это доставляло огромное удовольствие.
