отделяла лишь колючая проволока, было видно всё, что там происходило.
Однажды ко мне подошёл Йозеф. Обычно он был очень сдержан, но на этот раз даже не пытался скрыть своего волнения.
— У меня есть друг, он капо в одной из команд электриков, — сказал он. — На днях его послали в лагерь еврейских женщин, чтобы починить там проволоку. Он побывал и в самом дальнем бараке, ну, знаешь, в бараке смертников. Он рассказал нам невероятные вещи, но всё это правда. Во всю длину барака (а в этих бараках ист перегородок) лежат рядами голые женщины. Они лежат повсюду, оставляя лишь узенький проход посередине барака. Чтобы занимать меньше места, они лежат, раскинув ноги, и каждая упирается головой в пах другой. Многие уже умерли, остальные больны тифом или дизентерией. Они даже не могут встать для отправления естественных надобностей. По узкому проходу между телами расхаживают взад и вперёд их собственные «блоковые», и стоит только кому-нибудь из этих живых трупов пошевелиться, как «блоковая» набрасывается на неё и бьёт хлыстом, покуда хватает сил.
Одной женщине из другого барака удалось скрыть, что у неё есть маленький ребёнок. Ты же знаешь, что женщин с детьми уничтожают в первую очередь. Женщины подкупили «блоковую», и, говорят, они приучили ребёнка лежать абсолютно тихо. Большую часть времени малыш лежит в распоротом матраце. Мой друг видел его. Ему всего два года. Это необыкновенно красивый мальчуган, нечто совершенно удивительное. Многие еврейские женщины думают, что это Мессия, которого они ждут.-
Йозеф строго посмотрел на меня и добавил: — Держи язык за зубами. Но помни об этом. И если тебе когда-нибудь представится возможность, расскажи всё это людям.
Однако «естественная» смертность не увеличивалась, и нацисты приступили к систематическому уничтожению еврейских женщин.
Рыжий сам решал, кого убить немедленно, а кого оставить до следующего раза. Из окон мастерской можно было наблюдать, как всё это происходило. Три раза в сутки — утром, днём и вечером — он подходил к еврейским женщинам, построенным в несколько рядов, и начинал осмотр. Как барышник выбирает из табуна приглянувшуюся ему лошадь, так Рыжий выводил из строя то одну, то другую женщину. Он заставлял её открыть рот и внимательно осматривал зубы. Золотые зубы он приказывал выдрать. Потом женщины должны были поднять до бёдер свои оборванные рубашки. Ни чулок, ни трусов на них обычно не было. И если на ногах у них оказывались опухоли или нарывы, это было равносильно смертному приговору.
Три раза в сутки — утром, днём и вечером — Рыжий и несколько эсэсовок уводили по 60–80 женщин в газовую камеру. В последний путь их провожали бранью и ударами хлыста.
Они знали, что идут на смерть, но никаких душераздирающих сцен на месте «селекции» обычно не происходило. Лишь изредка мать, сестра или подруга со слезами умоляли, чтобы им разрешили следовать за обречённой.
По дороге на работу и на обратном пути наши товарищи неоднократно встречали эти колонны смертников. Женщины шли в крематорий спокойно и мужественно. И нередко, поравнявшись со встречной колонной, они кричали:
— Прощайте, товарищи! Держитесь до конца!
Эти чудовищные зверства подавляли всех заключённых Штутгофа. Даже самые закоренелые антисемиты были потрясены до глубины души. Мы редко говорили о том, что нам удавалось увидеть, но слухи о нацистских злодеяниях непрерывно циркулировали по лагерю. В уборной 14-го блока много суток подряд стояли навытяжку семнадцать стариков. Наконец, они обратились к гауптштурмфюреру с просьбой отправить их в газовую камеру. Гауптштурмфюрер, человек весьма гуманный, не стал возражать, и просьба стариков была удовлетворена.
В эти мрачные осенние месяцы из окрестных деревень в лагерь постоянно приходили богатые хуторяне, у которых были большие поля картофеля и свёклы. Здесь они отбирали десять, двадцать, а то и тридцать самых молодых и сильных женщин. С винтовкой за плечами и пером цапли на шляпе они возвращались к себе на хутор в сопровождении своих рабынь. Женщины работали некоторое время на хуторе, спали на голой земле, не получали почти никакой еды, а когда окончательно теряли силы, хозяин гнал их обратно в лагерь и сдавал прямо в крематории. Потом он набирал новых рабынь.
К осени 1944 года одной газовой камеры па весь лагерь уже было мало. Под газовую камеру пришлось переоборудовать железнодорожный вагой. Его закатывали прямо в лагерь, загружали обречёнными на смерть, бросали туда газовый снаряд, запирали, и пока другие заключённые медленно толкали вагон к крематорию, несчастные погибали. Принцип действия здесь был такой же, как в установках для производства бетона, смонтированных на грузовиках: «полезная» работа совершается во время транспортировки «сырья». Когда вагон останавливался возле крематория, можно было открывать двери и вытаскивать трупы.
Производительность крематория стала явно недостаточной. Хотя были установлены новые печи и они работали круглосуточно, гора несожженных тел всё росла. Заключённых истребляли, да и сами они умирали в таких количествах, что потребовались какие-то новые методы сожжения трупов.
Группе датчан приказано было вырыть широкий рои в нескольких сотнях метров за колючей проволокой. Сверху они уложили решёткой железнодорожные рельсы, а на рельсы насыпали толстый слой угля.
Когда датчане узнали, что это такое, они категорически отказались от дальнейшего участия в этой работе. И поскольку они были «германцами», их отпустили в свои рабочие команды. Затем была создана специальная команда из поляков и русских, которым приказали немедленно взяться за дело. Для ускорения, темпов работы им выдавали спирт и табак.
На нижний слой топлива укладывались трупы, потом топливо, потом снова трупы, и снова топливо, и так до самого верха. Затем, этот гигантский костёр заливали нефтью и поджигали. Он пылал ярким пламенем, потому что решётка из рельсов создавала тягу.
Кое-кто из датчан видел собственными глазами эти массовые сожжения, которые совершались регулярно через день. Каждый такой костёр состоял из восьмисот трупов. После нескольких аутодафе рельсы начинали корёжиться, и узников заставляли укладывать новые решётки.
Вскоре костры стали пылать и по ночам. Команде электриков приказали как можно скорее обеспечить места сожжения электрическим освещением.
Рудольф из Колдинга рассказывал мне впоследствии:
— В этом лагере мы все отупели и очерствели, и всё — таки нам трудно было постигнуть то, что вдруг открылось нашим глазам. Я не знаю, что было страшнее: когда заключённые ставили на ещё тлеющие угли костра котелки с картофелем или когда мы однажды увидели на костре рядом с голыми трупами живых людей…
26. ПРИБЛИЖЕНИЕ РУССКИХ ВОЙСК
По Штутгофу упорно ходили слухи, что лагерь скоро эвакуируют. Ничего особенного ещё не произошло, но каждому было ясно, что эсэсовцы сами теперь боятся заключённых. Они стали принимать меры. Прежде всего они отправили в Маутхаузен всех русских и польских офицеров, которых там должны были уничтожить. Эсэсовцы понимали, что если произойдёт открытое выступление заключённых, то его наверняка возглавят офицеры. Движимые страхом, эсэсовцы начали новую кампанию террора против заключённых. Каждый день совершались публичные казни через повешение. На главной лагерной улице вокруг передвижной виселицы выстраивали всех заключённых лагеря и за самую пустячную провинность вешали одного, двух, а то и трёх человек. «Заключённых надо держать в узде».
Официально пытками в Штутгофе занималось гестапо, для чего были оборудованы специальные
