заключённых, у каждого была рана в затылке. Значит, перед нами шли другие колонны. А потом мы узнали, что и следом за нами шли колонны заключённых. Почти все они погибли. Эсэсовцы использовали их в качестве прикрытия от наступающих русских войск.
На склоне горы застрял большой фургон. У него сломалось колесо. Возле фургона стояло типичное семейство восточнопрусских крестьян: муж, жена, девочка-подросток и мальчишка лет десяти. Немного поодаль лежала женщина, уткнувшись носом в снег. Её голые ноги распухли и почернели от холода. Это была еврейская рабыня, принадлежавшая этому семейству. Она умирала, а хозяева поглядывали на неё равнодушно и чуть-чуть боязливо. Когда на следующий день мы стали свободными людьми и возвращались обратно, на этом же самом месте мы увидели её труп.
С колонной поравнялась лёгкая бричка, стараясь обогнать нас. В бричке ехали женщина и мужчина, который сидел на месте кучера с винтовкой между колен и хлыстом в руке. Заключённые были слишком измучены, чтобы обращать внимание на его крики. И лишь после того, как он пустил в ход свой хлыст, ему наконец дали дорогу.
Где-то позади раздался страшный грохот.
— Это не пушки, это разрывы снарядов, — сказал Фюглен, подходя ко мне. Ведь он воевал ещё в Испании и разбирался в военном деле.
Навстречу на мотоцикле промчался мальчишка из гитлерюгеида с двумя нацистскими девицами на заднем сиденье и автоматом на шее. Он наверняка спешил остановить наступление русских. «Хайль Гитлер!»
— Ты заметил, что немецкие солдаты вечно спорят: никто не хочет нести пулемёт, — сказал Ове.
И действительно, теперь ни у кого не было желания таскать пулемёты.
Около И часов утра мы свернули в маленькую деревушку. Она называлась Швезлин. Здесь уже почти не осталось жителей.
Фельдфебель приказал нам остановиться возле школы, а сам пошёл позвонить по телефону. Мы тем временем улеглись на каменную ограду или прямо на дорогу. Голодные, больные и измученные, мы больше не могли ступить ни шагу. На нас не осталось ни одной сухой нитки, а обувь совершенно развалилась.
— Мы идём в Пуцк. Там нас посадят на судно, — сказал один поляк, который выведал это у фельдфебеля. — До Пуцка минимум пятьдесят километров, и мы должны покрыть их за сегодняшний день без единой передышки.
Мы все отдавали себе отчёт в том, что это смерть. Никто из нас не мог бы преодолеть такое расстояние. И, кроме того, мы всегда опасались эвакуации по морю, ибо знали, что это означает.
Из школы вышел фельдфебель и коротко заявил, что мы временно остаёмся здесь. А он попытается устроить нас на ночь.
Где-то совсем рядом снова загрохотала артиллерия. Фельдфебель взглянул на часы и заторопил нас. Колонна заключённых прошла через всю деревню. Полил дождь. Мы вошли во двор большого хутора, который соединялся с другим хутором. Посовещавшись со своими помощниками, фельдфебель отправил почти половину заключённых наверх, на сеновал. Забирались они туда довольно долго, так как одновременно их надо было всех пересчитать. Когда последний заключённый исчез на сеновале, крышка люка захлопнулась, а внизу встал часовой.
Теперь фельдфебель заглянул в хлев. Там стояли лошади. И тут случилось нечто совершенно невероятное: фельдфебель подозвал кого-то из обитателей хутора, велел им вывести лошадей и вычистить хлев. Затем по полу была разбросана солома. Всё это время мы стояли во дворе под дождём. Ове и я изо всех сил прижимались к стене, чтобы с крыши на нас не капала вода. Вдруг мы увидели, как украинский шарфюрер, явно чем-то озабоченный, подошёл к фельдфебелю. Тот достал карту, и они изучали её несколько минут, изредка поглядывая на часы. Потом фельдфебель, как бы успокаивая, похлопал его по плечу, и украинец вышел из ворот.
Раздался громкий взрыв. Мы с Ове отскочили от стены. Фельдфебель посмотрел на нас и улыбнулся. Когда заключённые входили в хлев, он пересчитывал их медленно и громко. Потом двери закрылись и во дворе был выставлен часовой.
33. ОСВОБОЖДЕНИЕ
Мы лежали совсем недолго, так как уже в четверть первого появились танки…
Я проснулся от холода и грохота орудий. «Это всего лишь воздушный налёт», — подумал я и перевернулся на другой бок. Но тут я услышал, что наверху, на сеновале, началось какое-то движение.
— Ложись, ложись! Это стреляют танки из пушек и тяжёлых пулемётов. Ложись, чёрт вас побери!
Этот призыв к благоразумию исходил от одного из товарищей, в своё время побывавших в Испании. Тем не менее я поднял голову и обнаружил, что мой сосед Ове куда-то исчез. Двери были распахнуты настежь, а часовой скрылся.
— Это русские, это русские, — послышалось с сеновала. — Часовые сбежали; они побросали винтовки, сорвали с себя эсэсовские нашивки и пустились наутёк, — кричали заключённые, которые проделали дыры в соломенной крыше и наблюдали за ходом боя. — По дороге движутся танки. Это русские, это русские!
Так они вели свой разноголосый бессвязный репортаж.
Словно шаловливый щенок, на четвереньках, во двор вдруг вкатился Ове и ворвался в хлев. Он схватил меня за плечо и закричал:
— Это русские, Мартин, это русские, я видел их! Пошли…
И снова бросился к воротам, по-прежнему прыгая на четвереньках.
Гремели пушки, трещали тяжёлые пулемёты, но мы не могли больше усидеть в своём сарае. Мы высыпали во двор, распахнули пошире ворота и выскочили на улицу. У ворот стояла женщина, это была русская, рабыня — худая, измождённая, вся в морщинах, одетая в жалкие лохмотья. Но она смеялась, смеялась и плакала и самозабвенно повторяла:
— Русские, русские, русские, русские…
Потом она вбежала в сарай и начала кружиться по полу, застеленному соломой. Она плакала и смеялась и всё время напевала:
Русские… Русские…
Смеясь и плача, она перецеловала нас всех, а потом чьи-то заботливые руки помогли ей подняться на сеновал. Она споткнулась, упала и воскликнула по-немецки:
— Ach, mein Gott![37]
Потом она вскочила на балку и встала во весь рост, стройная и светлая, как свеча. Она взглянула на нас и выпрямилась ещё больше, словно хотела стряхнуть с себя что-то тяжёлое, а потом сказала гордо и величественно, словно была не рабыня, а королева:
— Мой бог… мой бог… Нет, у меня нет бога… нет бога!..
Она помолчала немного, а слёзы бежали по её исхудалым, грязным щекам. Потом она добавила медленно и серьёзно:
— Да, товарищи… Мой бог пришёл сегодня!
Она спрыгнула на пол. Я поцеловал её в мокрую щеку, и она выбежала на улицу, всё ещё напевая:
— Русские… русские…
Мы не могли больше сидеть в сарае и выбежали во двор. Поляки уже рыскали по всему хутору в поисках еды. Мы вышли на дорогу и быстро добрались до шоссе, ведущего на Нейштадт и Гдыню.
Здесь непрерывным потоком, со скоростью 20–30 километров в час двигались русские бронетанковые части.
Мимо проносились танки, миномёты, катюши, походные радиостанции, пушки, грузовики с моторизованной пехотой. По шоссе прошло не менее трёхсот-четырёхсот боевых машин, которые во все
