Ей хочется побыть с мужем наедине, приласкать его, но он отталкивает ее руку. Роза выключает свет и закрывает дверь. Неудивительно, что он нервничает. Ведь ему предстоит операция.
Перед тем как спуститься, Роза смотрится в зеркало. Кажется, она поправилась. Щупает себя за бока: да, чувствуется жирок. Ничего удивительного. Она всегда много ест, когда нервничает. Еда ее успокаивает.
Но мама Мурия всегда говорила, что женщина должна быть пухленькой. В последнее время Роза все чаще вспоминает мамины слова.
Мама сама была покрыта целлюлитом с головы до ног. Ее пышные бедра и живот колыхались при ходьбе. У нее было семь зубов, жирные руки, обвисшие груди и сверкающие седые волосы. Она всегда ходила босиком. Блохи селились у нее между пальцев ног, и она часами могла вычищать их. Мурия родила восьмерых детей. Шестеро выжили. Роза единственная, кто покинул родную деревню в пустыне с верблюдами и барханами.
Мамы Мурии больше нет. Ее похоронили в пустыне, завернутую в плед из верблюжей шерсти, сделанный руками самой Розы.
Гражданская война не позволила Розе показать детям родину их матери. Но сейчас, когда война закончилась, никому, кроме Мирьи, это не интересно.
«Когда мы поедем, мама? – все спрашивает она. – Только мы вдвоем, мама!»
Младший ребенок – всегда особенный для родителей. Он как самая большая драгоценность, с которой тяжелее всего расстаться.
Вернувшись в кафе, Роза видит, что настроение переменилось. Двое внуков рыдают во всю глотку, а взрослые перешептываются о болезни Виктора. Но стоит беременной подружке сына залезть на стол и начать танцевать танец живота под восточную музыку, как настроение у гостей снова поднимается.
Праздник продолжается. Двухлетняя девочка вилками колотит по кастрюлям словно в барабаны. Старшие внуки надувают животы, сравнивая, у кого больше. Взрослые заметно напились – все, кроме беременной, в крови которой бушуют гормоны.
Мирья, которая уже не ребенок, но еще и не взрослая, достает телефон из кармана. Ей только что пришло сообщение. «Кино во вторник? Люблю тебя. Филипп».
Роза молча сидит в углу, вспоминая свою мать и верблюдов. Временами она поднимается к Виктору, чтобы проверить, все ли с ним в порядке.
Ощущение такое, словно он собирается переехать на другой континент.
Беа не пошла домой. Точнее, она вошла в прихожую, уронила рюкзак на пол и долго так стояла, обводя глазами пустые комнаты, которые никогда еще не казались настолько пустыми и одинокими.
Ребенок?
Маленький ребенок, которого можно прижимать к груди, кормить, укладывать спать и любить больше всего на свете. Смотреть, как он растет. Любоваться тем, как он учится ходить. Слышать топот маленьких ножек в комнатах, которые никогда больше не будут пустыми.
Беа случается мечтать о ребенке, но она запрещает себе эти мечты. Вместо этого она ненавидит себя, ненавидит свою жизнь, ненавидит этот мир за то, что в нем есть дети.
У нее никогда не будет ребенка, потому что ни один ребенок не заслуживает матери-воровки. Особенно такой мрачной и депрессивной воровки, как она.
Снова включив сигнализацию, Беа запирает железную решетку и два замка на входной двери. Потом спускается вниз по лестнице на улицу.
На улице жарко и душно, Беа скучает по осени. Осенью ей всегда становится лучше. Она чувствует себя бодрой и живой, словно липкая оболочка испаряется с души.
Счастливый семейный праздник она обходит стороной, входит в прохладное подземелье, чтобы через пару станций выйти на станции метро Седермальм.
Оттуда она бегом бежит в сторону Нюторьет, где живет Джек по адресу Нэркесгатан, 8. У него трехкомнатная квартира на четвертом этаже. Беа даже была в комитете градостроительства и сверялась с планом. У него большая кухня, маленькая ванная, просторная гостиная с балконом, выходящим в сад, и две комнаты поменьше. На балконе, должно быть, приятно сидеть вечером и смотреть на закат.
В темноте она полчаса жмет на звонок, пока из подъезда не выходит парочка. Они ничего не спрашивают, и Беа входит внутрь. Поднимается на третий этаж и встает перед дверью.
Ей хочется позвонить, но она не осмеливается. Что она может сказать? Привет! Можно мне зайти? Я хочу заняться с тобой любовью.
Джека все равно нет дома. Он сидит в баре в соседнем квартале, запивая белую таблетку имбирным элем. Эта маленькая белая таблетка позволяет ему танцевать всю ночь напролет.
Он пьет с друзьями, переходя из бара в бар. Потом они все вместе отправляются в ночной клуб. Конечно, они староваты для дискотеки, но с их дорогой одеждой, золотой кредиткой и хорошо подвешенным языком им открыты все двери. Девушки от них без ума. Их интересуют деньги и так называемая зрелость, которая якобы есть у мужчин за тридцать.
Джек сразу находит девчонку. Она похожа на Эвелин: такая же хрупкая и невысокая, с темными глазами и растрепанными светлыми волосами. Он держит ее за руку и вешает лапшу на уши. Она позволяет ему это, чувствуя себя избранной. Джек же не чувствует ничего. Ему просто нужно завалить ее в койку.
И то, что произойдет это в дорогом отеле, не сделает происходящее менее дешевым. Банальный трах. Он даже не получит удовольствия. Но это хотя бы отвлечет его на какое-то время от мыслей об Эвелин.
После секса девчонке хочется нежностей, разговоров. Говорит, что хочет узнать его поближе. Как же она ему отвратительна.
– Убирайся! – прогоняет ее Джек. – Я хочу побыть один.
В ее кошачьих глазах удивление. Он повторяет свои слова, теперь еще более резким тоном. Девчонка вскакивает, хватает свою одежду и сматывается. Заперев за ней дверь, Джек может наконец вздохнуть спокойно.
Он понятия не имеет, сколько раз он уже это делал: снимал в баре шлюху, трахал ее и выставлял за дверь. По меньшей мере одна шлюха в неделю с тех пор, как Эвелин ушла. Если подсчитать, не менее пятидесяти, а то и семидесяти раз. Он не помнит ни лиц, ни имен. И встреться одна из них ему на улице, он бы ее не узнал. Остается только надеяться на то, что никто из них не заявится в один прекрасный день к нему в приемную со словами, что он будет отцом.
Не то чтобы это что-то изменило. Только к ребенку Эвелин он мог бы испытывать какие-нибудь чувства.
Джек долго стоит под душем, потом голый ложится на кровать, зажигает сигарету, берет телефон и звонит Эвелин.
Трубку берет мужчина:
– Оставь мою девушку в покое, а не то мы позвоним в полицию.
Голос полон презрения.
– Она моя девушка, – возражает Джек, сознавая, как жалко это звучит.
– Я звоню в полицию.
Телефон отключается.
Этой ночью ему снятся кошмары. И не только ему одному.
Пальцы скользят по струнам, гитара послушно исполняет все песни, полуторалитровая бутылка минералки уже опустела, и от публики разит потом.
Термометр на киоске, где торгуют кебабами, показывает 33,7. Рекордная жара в истории города. От жары мозг отказывается работать. Люди, как зомби, стягиваются в тень и мечтают о прохладном летнем дожде.
Под конец кто-то не выдерживает, звонит в метеорологическую службу и угрожает расправиться с сотрудниками.
– Вы обещали облачность! А на небе нет ни облачка! А позавчера вы обещали дождь, чертовы мошенники, недоучки. Я до вас доберусь!
Сегодня среда. Жара стоит с воскресенья. Монс играет и ждет ее появления, но Беа не
