листает книгу.
Может, ей открыть антикварный книжный магазинчик? И ходить в мягких тапочках между пыльных полок? А по ночам читать, вместо того чтобы воровать?
Сделало бы это ее счастливее?
Самообман. Беа достает иголку и протыкает мыльный пузырь своих фантазий. Кладет книгу в рюкзак и двигается дальше.
Чековая книжка вызывает у нее улыбку. Не хватает только образца его подписи – и можно потирать руки.
Порывшись в шкафах, она наконец находит старый ежедневник и блокнот с разными записями. Прекрасно. Можно закругляться.
Беа уходит тем же путем – через дверь (дешевка, наверняка после этого происшествия он поставит железную решетку, если вообще заметит пропажу), которую бесшумно запирает за собой.
Спасибо и до свидания.
В туннеле под железной дорогой Беа стаскивает рюкзак и кожаные перчатки, стягивает шапку, снимает подошвы с ботинок, чтобы выбросить в ближайшую мусорку.
Прислонившись к холодной бетонной стене, она чувствует, как дрожит. От холода? Страха? Возбуждения?
Поезд проносится у нее над головой. Стены туннеля вибрирует. От холода у Беа немеют конечности.
Ей кажется, она слышит чьи-то шаги, но они затихают. Наверное, человек свернул.
Она еще какое-то время ждет, но никто не приходит. Даже хулиганам она не нужна.
Пока Беа бесшумно покидает подъезд 187, к подъезду 183 подъезжает такси. Задняя дверь открывается. И закрывается. Снова открывается и закрывается. Мирья хочет выйти, но Филипп ее не пускает.
– Поехали ко мне домой, – говорит он. – Это займет всего пять минут.
Поездка или секс?
– Счетчик включен, – бурчит шофер.
– Нет, мне нужно домой, – отталкивает от себя Филиппа Мирья.
Они занимались сексом четыре раза, и все четыре раза были ужасны, как бы Мирья ни пыталась убедить себя в том, что секс – это чудесно, раз все говорят, что так оно и есть.
– Ты такая сладкая.
Он отказывается пользоваться презервативами. Они якобы снижают чувствительность (в каком это месте он чувствителен?). Вместо этого он кончает ей на живот. Филипп предпочел бы делать это ей в рот, но Мирья все время отказывается. Гормональные таблетки она принимать не хочет: от них кожа портится и можно легко растолстеть. А толстеть нельзя, если хочешь стать фотомоделью.
– Давай в другой раз, – говорит Мирья, жалея, что сегодня надела зеленую мини-юбку, а не длинные брюки.
Ей хочется, чтобы ее оставили в покое. Оставили в покое ее тело. Особенно после того, что случилось в баре.
Но у Филиппа тестостерон зашкаливает. И если она сейчас ему откажет, Мирье несдобровать.
– Вы будете платить или нет? – злится шофер. У него появились сомнения, что у этой парочки вообще есть при себе деньги.
– Держи. – Мирья швыряет ему смятую купюру в сто крон. Филипп пусть заплатит остальное.
Она выбирается из машины, отцепляет его пальцы, несется к подъезду, отпирает дверь, захлопывает ее за собой и слышит, как через секунду он начинает колотить в нее, выкрикивая:
– Мирья, я же тебя люблю! Давай поговорим!
А в баре случилось то, что он без предупреждения сунул ей палец во влагалище, когда она сидела на барном стуле.
Филипп бьется о дверь. Он же ее любит, любит эту чертову шлюху.
Мирья чувствует себя грязной. Ей хочется принять душ. Смыть с себя всю грязь. Заснуть, забыться. Но сначала придется преодолеть препятствие под названием «родители», которые в этот поздний час ждут ее возвращения.
Нет.
Они не сидят на диване с обеспокоенным видом и чашкой чая в руках. От разочарования Мирья начинает рыдать.
– Мирья?
Роза стоит в прихожей в домашнем халате, который ей маловат, и с тревогой смотрит на нее.
– Я знаю, что сейчас поздно. Но я уже не ребенок, – начинает защищаться Мирья, зная, что ее сейчас ждет. – И вообще, я хочу переехать. Подруга хочет снимать однушку.
Не говоря ни слова, Роза обнимает свою дочь, от которой несет пивом и сигаретами, которые ей еще не должны продавать.
Что-то не так.
– Мама, что случилось?
Роза рассказывает дочери о болезни Виктора.
– Он умрет?
Роза не знает. Мирья вопит.
Мирья вопит. Сосед сверху (гиперчувствительный тип, который только и делает, что лежит и ждет любого шума) начинает долбить в пол. Виктор лежит на животе в спальне, накрыв руками живот.
– Господи, помоги мне, – шепчет он в потрескавшийся потолок. Потом выходит к Розе и Мирье и говорит, что ничего страшного не случилось, через пару месяцев он поправится – и они отметят это, устроив праздник.
Виктор обожает праздники. Танцы на столе. Растрепанные волосы. Закатанные рукава. Или вообще голая грудь. Сигарета в углу рта. Разбитые бокалы из-под шампанского. Виктор может танцевать под любую музыку: хип-хоп, вальс, сальсу… На вечеринках он готов плясать до упаду, и улыбка не сходит с его губ.
Роза с Мирьей улыбаются.
– Я поставлю чайник.
Виктор включает телевизор, щелкает пультом и останавливается на «Полиции Майами», предпочтя ее передаче «Кто хочет стать миллионером».
Дрожащими руками Роза заваривает ромашковый чай.
В своей комнате Мирья стаскивает с себя одежду для ночного клуба и переодевается в ночнушку – из мягкого хлопка, с рисунком из розовых бутончиков. В этой ночнушке она похожа на ребенка, если бы не яркая раскраска на лице. Вообще-то, на верхней полке шкафа у нее еще лежат куклы. Случается, что она их достает, чтобы причесать им волосы и поиграть с ними, как в детстве.
По инерции Мирья принимает несколько поз перед зеркалом. Мама говорила, что в их кафе заходил фотограф. Потом она снова кричит, но тихо, чтобы не потревожить соседей.
Нужно только набраться смелости и спросить.
Фотограф. Кафе.
Снова спросить о выставке. Вежливо напомнить о данном обещании. Речь идет всего о паре снимков на две-три недели. Наверно, лучше всего подойдут последние. Ее любимый жанр – фотопортрет. Обычно она предпочитает фотографировать людей, от которых в том или ином смысле отвернулось общество. Они как нельзя лучше подойдут к кафе под названием «Окраина».
Об этом думает София, сидя в темноте в туалете в двух кварталах от квартиры Мирьи, которая кричит так, чтобы ее не слышали соседи. В темноте она сидит, чтобы не видеть то, чего видеть не хочется.
София переодевается – по-прежнему в темноте. Надевает пижамные штаны. Спать в сорочке она еще не научилась. Она постоянно задирается и путается в ногах. Как только женщины это терпят?
Включив настольную лампу, София присаживается за стол, который служит одновременно рабочим и
