доставили к себе.
Она рассмеялась. У нее был контральто, и в нем слышались озорные нотки.
— Вы намеревались вызвать на дуэль месье Доде, который без всяких сомнений наверняка бы всадил вам пулю в лоб.
— Боже мой! Была ли у меня для этого достаточно веская причина?
— Никакой, кроме излишне выпитого вина.
— В таком случае, я вам весьма благодарен, мадам.
На лице у нее блуждало загадочное выражение.
— Вы помните Минетт?
Услыхав ее имя, он сразу вспомнил, что ее смех был ему знаком. Он часто заморгал от удивления, не веря собственным глазам.
— Это вы? Моя няня?
Она, таинственно улыбаясь, кивнула.
— Значит, вы дочь Мими? — Все это было просто невероятно!
Она снова кивнула, глаза у нее заблестели от выступивших слез.
— Ну, как она поживает?
— Очень хорошо, но она никак не может понять, почему от вас нет никаких вестей? Она попросила меня даже найти вас в Париже.
— Ну, а Жан-Батист? Оюма?
— И с тем, и с другим все в порядке!
Она была просто потрясающей! Само собой, она знала, как нужно пользоваться женскими чарами. К тому же, она говорила на хорошем французском языке. Вдруг его удивление сменилось нетерпением.
— Вы знали моего отца, — сказал он. — Расскажите мне о нем. Я ничего не помню.
— Вы очень на него похожи.
Ему показалось, что никогда прежде он не видел подобной милой улыбки, и спрашивал себя, уж не ошибся ли он, принимая ее за дорогую куртизанку. Да нет, для дочери рабыни ее матери, это был единственный путь.
— А вы, месье Жан-Филипп, учитесь в коллеже Святого Луи?
— Во Французском коллеже.
— Ба! Это почтенное старинное учебное заведение, не правда ли?
— Оно было основано в 1530 году Франциском Первым как гуманитарный коллеж.
— Вам нравится в нем учиться?
— Мне больше нравятся мои увлечения вне учебной программы, — засмеялся он. — Мы пользуемся полной свободой.
— Вы говорите, как подлинный аристократ, — сказала она, несколько удивившись. — Она знала, что во Французском коллеже не взимали плату за обучение, и любой человек мог посещать занятия без зачисления в списки студентов.
— Мне казалось, что ваша маман могла бы зачислить будущего хозяина 'Колдовства' в какую-нибудь католическую школу, которая отличается строгой дисциплиной.
— Она так и сделала, — признался Жан-Филипп. — Она до сих пор не знает, что я перешел в другое учебное заведение.
— Значит, вы в душе анархист. — От ее милой улыбки он сразу почувствовал себя в своей тарелке. — Ну, а ваша маман вышла еще раз замуж?
— Нет. Она проводит все свои дни, надзирая за плантациями, — рубкой, измельчением тростника, приготовлением сахарной патоки, продажей сахара. В этом вся ее жизнь. Она зарабатывает кучу денег.
— И в один прекрасный день эти деньги станут вашими, и такая жизнь станет вашей жизнью, как вы считаете?
— Надеюсь. Она рассчитывает, что я так же, как и она, полюблю процесс выращивания сахарного тростника, но мне это кажется ужасно скучным занятием. Между прочим, вы, Минетт, говорите на очень хорошем французском.
— Почему бы и нет? Я живу в Париже вот уже шестнадцать лет.
— И вы не послали ни одной весточки своей семье за все это время?
— Кем я была? Беглой рабыней, а сейчас я французская подданная.
Он озирался в ее апартаментах, и по выражению его глаз было ясно, что он все понял. Он пристально разглядывал резные, обитые парчой стулья, красивые ковры на стенах и коврики на полу.
— У меня есть опекун, — объяснила она с печальной улыбкой. — Думаю, что матери лучше не знать, как я здесь живу.
Допив кофе, он откинулся на спинку стула. Ему было так приятно.
— Вам, Минетт, известно гораздо больше о моих первых годах, проведенных в Париже. Я ведь ничего не помню, расскажите мне о них.
— Ну что об этом рассказывать? — сказал она. — Вы родились…
— Где?
— На улице Невер.
— Вы были моей нянькой с самого рождения?
— Да, до того момента, когда вам исполнилось два с половиной годика.
— Вы были и моей кормилицей?
— Да.
— И что же произошло?
Она колебалась, не зная, что сказать.
— Ваш отец был убит, — вам, конечно, об этом рассказывали?
Он кивнул.
— Ваша мать вернулась в Луизиану и забрала вас с собой, а я… осталась здесь.
Он внимательно изучал ее. У него было сильное подозрение, что она могла ему рассказать больше, сообщить что-то весьма важное для него.
— Кто же ваш опекун, Минетт?
Она отрицательно покачала головой. Глаза у нее смеялись, но губы были плотно сжаты.
— Что мне сказать, когда Мими спросит, почему вы не вернулись домой с моей матерью и со мной?
Минетт снова заколебалась.
— Скажите ей, — сказала она мягко, — что я… влюбилась.
Жану-Филиппу стало не по себе. Между ними теперь чувствовалась какая-то натянутость. Он понял, что ему пора идти. Встав со стула, он спросил:
— Вы мне позволите вас еще раз навестить?
В ее глазах появилось странное, печальное выражение.
— Вряд ли это будет здраво с вашей стороны, месье.
Значит, она хранила верность своему опекуну. Ему вновь захотелось узнать, кто же этот человек, и он решил навести соответствующие справки. Жан-Филипп чувствовал, как к ней его влекла какая-то мощная, таинственная сила. Выйдя на узкую улицу, он, озираясь, постарался определить, где находится, и запомнил номер на воротах ее дома.
Он делил две комнаты и общего слугу с Жаком Готилем, высоким, узкоплечим молодым денди, который приучил его к карточной игре. Их квартирка находилась рядом с коллежем. Он застал там Жака, который хотел выяснить, пойдет ли он на утреннюю лекцию.
— Надеюсь, ты переспал с очаровательной крошкой?
— Тебя это не касается, Жак. Зачем ты ждал меня?
— Ну, как тебе понравилось? — Жан-Филипп притворно вытаращил глаза. — Где мне можно ее повидать?
— Находи сам себе крошек, Жак.
— Эгоистичный пес!
— А ты чем занимался сегодня ночью?
