дыхание:
— Ты просила меня дать ответы на твои вопросы, Мелодия. Могу дать только один — я люблю тебя. Мне кажется, что я всегда тебя любил. Я знаю, что не смогу прожить больше ни дня без тебя. Мелодия, дорогая, дорогая…
Она не знала, как ей реагировать на его признание в любви, но Мелодия вдруг подумала о том, что их любовь может стать лишь плотской. Она знала, что это невозможно, но так хотела все время быть рядом, прижиматься к нему, и ее желание было непреодолимым.
Губы его вновь прикоснулись к ее губам, — искушающе, дразняще. Его поцелуй был таким страстным, что она совсем потеряла голову.
Внезапно ее охватила паника, и она пыталась произнести слово 'нет!', но было уже поздно. Этот 'запрет' превратился в страстный стон, а ее губы еще сильнее прижались к его губам в ответном поцелуе. Он обнял ее стройную фигуру и так крепко прижал к себе, что сладостная судорога пронзила ее трепетные груди. Оки мучительно хотели его прикосновений. Мелодия все крепче прижимала его к себе. Их жадные поцелуи становились все лихорадочнее, тела их, казалось, вот-вот растворятся друг в друге, и каждый из них стремился освободиться от стесняющей их движения одежды.
Через несколько минут, сбросив их, они уже лежали на кровати, и Мелодия испытывала потрясающе восхитительное удовольствие от его объятий. Лаская друг друга, они сладко постанывали. Теперь она поняла, что такое физическая близость, о которой она мечтала.
Когда соитие наконец произошло, то ничего невообразимого в этом не было, а было то, к чему она так страстно стремилась, и испытанная ею при этом боль не шла ни в какое сравнение с невыразимым удовольствием, которое Мелодия получала от ощущения его внутри себя, от добровольного физического соединения с ним, — символа их близости. Потом он еще долго пребывал внутри нее. Когда наконец их тела разомкнулись, он, наклонившись над ней, нежно откидывал пряди волос с ее влажного лба.
— Теперь ты моя, Мелодия. Я никогда не отпущу тебя, — сказал он, отчетливо произнося каждое слово. — Мы поженимся…
Но в эту минуту они вернулись к реальности. Вместе с ней пришло и отчаяние.
— Поженимся, Жан-Филипп? Да мы ведь троюродные брат и сестра. Кто же это позволит?
— Неужели? — спросил он. — Может быть, но я этому не верю.
Она уставилась на него, не в силах сдержать своего изумления.
— О чем ты говоришь? Так оно и есть!
— Если это так, то мы с тобой убежим, отправимся на Барбадос и примкнем к пиратам.
— Жан-Филипп, будь благоразумным!
Он рассмеялся.
— Нет, любовь моя, все будет по-другому. Я давно уже подозревал, что меня усыновили. Теперь я намерен пойти к матери и заставить ее рассказать мне всю правду.
— Усыновили? Жан-Филипп, какой же ты мечтатель! Все в один голос говорят, как ты похож на своего отца.
— Я, конечно, его сын. Но, может, не ее. Поняла, в чем тут дело? Только этим можно объяснить перемены в ее поведении по отношению ко мне, — то изнуряющая жара, то ледяной холод. Вероятно, я — незаконнорожденный сын, которого отец привез в ее дом и заставил принять меня как своего родного ребенка. И теперь она притворяется, что это так и есть на самом деле. Ты знаешь, Мелодия, как часто мне приходилось чувствовать изнанку такой материнской любви, — она же меня ненавидит!
— Нет, в этом ты ошибаешься, Жан-Филипп. Она любит тебя, я знаю.
— Мне нужна от нее только правда. Если я не член семьи Роже, то ничто не в силах разъединить нас. Но если мои подозрения оправдаются, то я не смогу унаследовать 'Колдовство'. Мне нужно знать, смогу ли содержать свою будущую жену.
Она хотела сказать: 'Мы можем постоянно жить в Беллемонте', — но сразу же передумала. Тогда придется выдворить оттуда Джеффри с отцом? Неожиданно она пришла в ужас, осознав, какие будут последствия того, что произошло.
— Но мне казалось, что ты не хочешь быть плантатором.
— Дорогая, если я на тебе женюсь, то стану самым лучшим плантатором, возделывающим сахарный тростник в штате Луизиана.
Она неуверенно рассмеялась.
— Когда ты поговоришь с ней?
— Как только проснется — у нее краткий послеобеденный сон. Это наилучшее время для важного разговора. Тогда ты ко мне придешь?
Она кивнула, но он, не удовлетворенный таким ответом, потребовал, чтобы она сказала — 'обещаю'.
Закрыв за собой дверь холостяцких покоев, она наконец по дороге к большому дому подумала о Джеффри. Мелодия вспомнила, что сегодня она должна была сказать ему о своем согласии выйти за него замуж, и ее вновь обретенное счастье сразу же испарилось…
'Джеффри, Джеффри, дорогой, что же я наделала?' Ей казалось, что тело ее разрывается на две части. 'Теперь я никогда не буду снова счастливой', — подумала она, и эта мысль угнетала ее. Как она может быть счастливой без Джеффри? Но как она представляет себе счастье с Джеффри, если ее чувства настолько раздвоены. Все сделано и ничего нельзя изменить?
На дороге вдоль ручья послышался скрип колес. Как только Мелодия подошла к дому, в конце дорожки появился экипаж кузины Анжелы.
Она торопливо проскользнула к себе в комнату.
Анжела устала от поездки в город по такой жаре. Немного поспав, а потом приняв холодную ванну, она почувствовала себя лучше, но на душе было неспокойно. Зачем Мими ей все рассказала? Лучше бы ей не знать, что Филипп занимался любовью с Клотильдой до того, как переметнулся к ней. Ей было не по себе от мысли, что и она принимала участие в том, что, вероятно, стало такой трагедией для Клотильды. Если бы она только знала, что между ними существовала любовная связь, а не просто влечение друг к другу… Но могло ли это предотвратить то, что произошло? Отказалась бы она от любви к Филиппу даже в таком случае? 'Скорее всего, нет', — в отчаянии подумала она.
Анжела отправилась к Оюме, чтобы разузнать, как он себя чувствует. Сидя на своем тюфяке, он пытался убедить Мими, что уже может заняться своими расчетными книгами в ее конторе. Анжела, запретив ему это делать, отправилась к себе в кабинет, но никак не могла собраться с мыслями. Она постоянно думала о Филиппе, который предал Клотильду, а потом и ее: Какая ирония судьбы! Это сделал человек, который любил женщин, постоянно повторяя, что выше его сил видеть, как они несчастны! Филипп ворвался в их жизнь как ветер, принявшийся раскачивать их, словно белье на веревке.
Он уже шестнадцать лет лежал в могиле, но до сих пор причинял ей боль.
В дверь кто-то резко постучал, — открыв ее, Жан-Филипп подошел к Анжеле. У нее глаза полезли на лоб. Из-за его поразительной схожести с отцом ей показалось, что перед ней стоит воскресший Филипп. Жан-Филипп по ее глазам догадался, о чем она думает в эту минуту, и сардонически ухмыльнулся.
— Что случилось, Жан-Филипп?
— Я хочу, чтобы ты рассказала мне всю правду. — Он сразу заметил, как она побледнела, и это лишь подтвердило его подозрения о том, что он был не ее ребенком. Душа его ликовала — ему хотелось закричать: 'Мелодия!', но он жестко произнес: — Я знаю, что я незаконнорожденный.
— Значит, Мими все же тебе рассказала? — Ее охватила паника. 'Кому же она еще рассказала? Жану-Батисту? Боже мой! Разве она не знает, как быстро распространяются сплетни от одной плантации к другой. Может, это была с ее стороны месть за избиение Оюмы?'
Жан-Филипп понимал, что Мими скорее всего известны подробности его усыновления, но он пропустил мимо ушей слова Анжелы.
— Так как я намерен в скором времени жениться, мне хотелось бы знать, какие у меня перспективы на будущее, — официальным тоном заявил он. — Итак, наследую ли я 'Колдовство' или нет?
'Значит, вот чего хотят Мими с Оюмой? 'Колдовство!'
— Нет! — закричала она в гневе.
Тут же она напомнила себе, что имение принадлежало бы Жану-Филиппу, если бы Мими держала
