По субботам они все смотрели на западный мир, в котором жил я, так и так давно погибший, и тоже погибли. Это я погиб, я. Я никогда не удивлялся, узнав что-то новое. В любой момент мог себе представить, что начали стрелять. Где-то. Вдруг. Тогда некоторые новости застревали в мозгу, но немного позже забывались. Все было краткосрочным. Что-то становилось известным и, значит, существовало. Через две недели существовало уже что-то другое. Я больше не следил за этими вещами. Иногда что-то трогало меня, занимало пару дней. Но опять же быстро становилось совершенно неинтересным.
Мы отрежем чернопузым хвост и пузо, хвост и пузо.
Похабные старые пузаны. Когда они подваливают к тебе на улице в мерзком неоновом свете, они все одинаково похабные. Папики. Все в одном возрасте. Под пятьдесят. И глазки такие масленые. Не поверишь, они сразу начинают рыдать, если позволишь им лизать твои сапоги. Мне, конечно, плевать. Дело есть дело. Иногда даже смешно. Некоторые потом взаправду плачут.
Вялость, головокружение, тошнота, головные боли, шум в ушах, мелькание в глазах, рвота, удушье. А также судороги, симтомы гипоксемии, нехватка кислорода в крови вследствие способности газа связывать в 200-300 раз большее, по сравнению с кислородом, число кровяных телец. Сначала учащается пульс и дыхание, потом наступает потеря сознания.
Когда ангел наконец обернулся ко мне, я закрыла глаза. Его глаза тоже были закрыты. Он парил так тяжело, я знала, если упадет, то убьет меня. И от него исходила такая строгость, как бы улыбчивая. И предельное равнодушие, smooth as raven claws, гладкое, как когти ворона.
Пиво. Просто пиво. Выпить пивка, трахнуть бабу, потратить денежки. А бабам только того и надо, они и одевались соответственно. При чем тут жестокость, безжалостность, бездушие? Я не слепой, вижу.
Девчонки всегда — самое противное. Никакого понятия. Потому что девчонки.
Во всяком случае у деда всегда было хорошо, не знаю, уютно, что ли. Он всегда говорил «девочка моя». А когда я говорила, как у него хорошо, он спрашивал, везде ли мне так же хорошо, мол, он огорчится, если это не так. И брал меня в сад и показывал деревья, птичьи кормушки и цветы. Дед всегда мне все объяснял. Мне нравилось, когда он рассказывал. Медленно, немного печально, но очень задушевно. У них в доме все дни были похожие, совсем спокойные. Конечно, я должна была соблюдать некоторые правила. Например, всегда помогать в уборке. Или не шуметь, когда бабуля ложилась вздремнуть после обеда. Иногда они даже проявляли строгость. Дед всегда говорил, как важно во всем соблюдать порядок. И еще, что такие умные девочки, как я, должны учиться на врача или в театральной школе. А если в наказание посылал меня в подвал за дровами, то каждый раз повторял: «Нельзя, чтобы везде царил стариковский порядок, но какой-то порядок необходим».
Лупим лысых, лупим лысых, лупим лысых.
Однажды один из таких пришел в класс с нарукавной повязкой, на ней руны, какое-то их воинское звание или что-то вроде. А учитель сразу взвился. Дескать, он этого видеть не может, у него страшные воспоминания, чувства, ассоциации и все такое. И завел свою обычную проповедь. Некоторые учителя вообще любят проповедовать. А ведь это была шутка. Они нашли повязку в театральном реквизите, ну да. Учителя корчат из себя авторитетов. Мы с ними не церемонились. Очень часто случалось обращаться к ним на ты: «Эй, ты, господин такой-то!» В конце концов они раскалывались, рассказывали все свои любовные проблемы, действительно все. Прежде всего те, кто помоложе. Ведь они были точно такие же продвинутые, как мы, разве что немного старше, такая уж у них профессия. Например, уроки немецкого — сплошное кошмарное шоу. Все, действительно все на этих уроках валяли дурака. Да еще учитель болван. Полный абзац. Самые плохие уроки, какие можно представить. Чего бы он ни говорил, никто ни фига не сек. «Кафка, терпеть его не могу, у него как-то все странно, болезненно, неприятно в это вдаваться». Все им болезненно, никто ни во что не хотел вдаваться, им подавай комедию и голливудское фуфло.
Крутые фильмы с крутыми ребятами. Крутой день на пляже с крутыми дисками и крутым солнцем, которое круто бликовало на моих солнечных очках.
Потом картинки пропали, зато наступило сияние и странно зашумело в голове. О Господи. Сердце застучало как бешеное, в горле запершило. Африка. Красные деревья, черная страна. Я поцеловал свой мачете, прошептал последнюю молитву. Иисус Христос, дай мне силу, которую столько раз давал мне, слуге твоему. Мы твоя армия, твое сопротивление, твоя месть, о Господи. И потом, поскольку мне пятнадцать и я старший, я подал знак. Короткий свист в один выдох, три раза подряд. Вот так.
Мы режем, да мы режем, да мы режем, да мы режем.
На каникулах я случайно узнала, как положено вести себя там, в тех странах, особенно девушкам. Им с самого детства ничего нельзя такого, с чем у нас вообще никаких проблем. Кабаки, спиртное, секс и так далее. Но чем лучше я представляла себя на их месте, тем больше думала, что тамошним девчонкам проще. Они знают, что их ждет, у них жизнь размечена: выйдут замуж, станут домохозяйками, матерями, бабками. А у меня полно возможностей, и я понятия не имею, чего хочу. Но когда я потом все-таки возвращалась домой, я сразу снова врубалась в положительные стороны моего образа жизни. Ни о чем не надо заботиться, можешь послать все на фиг и быть этим вполне довольной.
Мы повсюду ходили с ними, мы всегда были при них. Мы были сами по себе. Вы поедете на бал? Что хотите, то берите… А у нас не было совсем ничего.
К счастью, у меня было с собой охотничье ружье, но эта треклятая дрянь куда-то вдруг пропала. Выходи из этой кучи, Кэдди, ревело у меня в голове, не прячься, тебе за них не спрятаться, мы их всех сейчас уложим на месте. И она послушалась. Хорошая девочка, подумал я. Кэндейси первую, ее обязательно первую. А потом уж любого другого в здании. Попадание было точное, и глупые курицы затрепыхались, бросились врассыпную. Идиоты, подумал я. Никакого контроля. Девчонки. Чокнутые. Овцы, крысы, маленькие свиньи. Хрю-хрю. И второй выстрел тоже в яблочко. В точности как в лагере по картонным мишеням. Кэдди готова, и поганая миссис Райт готова. Я расстрелял всю обойму, они повалились все до одной. Запросто. В оптическом прицеле — кофточка в горошек, я всегда ненавидел эти кофточки в горошек, я автоматически вижу в них мишень. Я зарядил по новой. И они в самом деле больше уже не встали.
Окрашенность углекислого гемоглобина Kohlenoxidhaemoglobins приводит к тому, что кожа и слизистая оболочка мертвых приобретает ярко-красный цвет.
Погуще пудры и румян на слишком цветной коже. Каждый инвестирует имеющийся у него капитал, я начинала свою беседу с клиентом лишь после того, как накладывала ему цепи и вставляла кляп. Этому, папик, я научилась у тебя. Накручивать цену. За услуги на улицах Годзилла-сити. И чтобы преподать ему урок, потом протягивала плетку, и он ее целовал. Потом начинала бить. Почему, говорю, ты бросил свою маленькую сладкую девочку. Почему ей пришлось убегать, и вырастать, и делать все такое, совсем не сладкое. И била все сильней. Но разве, говорю, это не прекрасно, папик, что вот теперь мы с тобой встретились и ты получишь свое заслуженное наказание, чтобы наконец-то мы стали одной семьей. Ты же этого хочешь, правда?
Да, больше всего мне хотелось бы иметь семью. Я хотела той самой вяло текущей жизни, которую показывают в вечерних сериалах. С телевизором и микроволновкой, с неполным рабочим днем, с супермужем и суперквартирой и детьми, такая вот миссия и жизненная перспектива. К этому немного интеллекта, раз в месяц ходить в театр, а по воскресеньям в зоопарк. Я думала, есть же такие глупые домохозяйки, которые счастливы. Так что лучше быть как все, тянуть лямку, потом когда-нибудь состариться и умереть бабушкой. А если нет, то либо я должна совсем исчезнуть, по-настоящему все бросить и вести самую примитивную жизнь, либо остается самая примитивная жизнь здесь. Я всегда знала, что таким, как я, в любом случае выпадает самая плохая карта, и все, о чем я мечтаю, никогда не сбудется, как ни крути. Знала, и поэтому мне было наплевать, не сбудется, ну и черт с ним. Я, правда, попытаюсь найти свою дорогу, думала я. Но с самого начала буду иметь в виду, что не смогу по ней пройти, в любой момент буду ждать, что мне что-нибудь помешает. Может быть, я даже на это надеялась. Люди-то на девяносто пять процентов тупые, говорила я себе. А войти в так называемую элиту будет стоить слишком большого напряжения сил, обойдется дорого, а даст мало. И откуда мне было знать, что правильно. Все повторяется, думала я, а конечный эффект нулевой. Можно было сразу соглашаться, чтобы тебя держали за дурочку.
Потом был очередной уикенд. Мы с этими выпили, потом трепались, несли всякую чепуху. Потом поехали к ним, торчали у них на кухне. Я принес из машины свой сидюшник, для настроения. Часа через два-три все уже набрались, ну и немного оттянулись. Игра в бутылочку и прочая фигня.
Мы с дедом каждый вечер играли в шашки. Или в канасту. Я делала уроки, а потом мы пили кофе с
