Ярко освещенные небоскребы сверкали, как рождественские елки. Богатые друзья пригласили меня к себе. Роскошь обычно меня убаюкивает, но я лежала в мягкой постели, изнывая от скуки, как цветок в оранжерее. Ноги мои тонули в мягких коврах. Нью-Йорк — этот огромный Вавилон — для меня невыносим.
Я представляла, как встречу Лилиан. Я уже ее больше не люблю. Одни беззаботно танцуют, а другие скручивают себя в узел. Я предпочитаю тех, кто плывет по течению и танцует. Я снова встречусь с Мэри. Возможно, на этот раз я не буду такой робкой. Я вспоминаю, как она однажды приехала в Сен-Тропез и мы случайно встретились в кафе. Вечером она пригласила меня к себе.
В тот вечер мой любовник Марсель уезжал домой, он жил довольно далеко. Я оставалась свободной. В одиннадцать я рассталась с ним и отправилась в гости к Мэри. На мне было испанское кретоновое платье с оборками, а в волосах цветок. Я была бронзовой от загара и сознавала свою красоту.
Когда я пришла, Мэри возлежала на кровати, накладывая крем на лицо, ноги и плечи, потому что день она провела на пляже. Она втирала крем в шею, в горло — и вся была покрыта кремом.
Это зрелище меня разочаровало. Я присела на кровать у нее в ногах, и мы мирно беседовали. Мне больше не хотелось ее поцеловать. Она скрывалась от мужа. Она вышла за него замуж только для того, чтобы обрести опору. На самом же деле она никогда не любила мужчин — только женщин. В первый период их брака она рассказывала ему разные истории, о которых лучше было бы молчать: как она была танцовщицей на Бродвее и, когда нуждалась в деньгах, спала с мужчинами; как она даже нанялась в публичный дом и зарабатывала там деньги; как она повстречала мужчину, который в нее влюбился и в течение нескольких лет ее содержал. Ее муж никак не мог оправиться от этих рассказов. Они пробудили в нем ревность и сомнения, и их совместная жизнь стала невыносимой.
На другой день после нашей встречи она уехала из Сен-Тропез, и я мучилась сожалением оттого, что я тогда ее не поцеловала. Теперь я собиралась снова с ней встретиться.
В Нью-Йорке я распрямила крылья тщеславия и кокетства. Мэри была столь же мила, как обычно, и мне показалось, что я произвожу на нее впечатление. Она вся состоит из изгибов, округлостей. Глаза у нее широко распахнутые и влажные, щеки — налитые. Рот у нее пухлый, волосы — светлые и блестящие. Она медлительная, пассивная, летаргическая. Мы вместе отправляемся в кино. В темноте она берет меня за руку.
Она побывала у психоаналитика и обнаружила, как и я несколькими годами раньше, что к своим тридцати четырем годам и при таком количестве сексуальных партнеров, которых мог бы подсчитать только опытный бухгалтер, она никогда не испытывала настоящего оргазма. Я обнаруживаю ее притворство. Она всегда бывает улыбающейся, веселой, но под этой маской скрывается существо ненастоящее, отстраненное, неопытное. Она ведет себя как во сне. Она пытается проснуться, ложась в постель с каждым, кто ее туда тащит.
Мэри говорит:
— Мне так стыдно, но мне говорить о сексе очень трудно. — Ей совсем не стыдно что-то сделать, но говорить об этом она не может. Со мной она позволяет себе быть откровенной. Мы часами сидим в благоуханных местах, где играет музыка. Она любит бывать в местах, которые посещают актеры.
Между нами всегда ощущалось чисто физическое притяжение. Мы всегда на грани того, чтобы оказаться в постели. Но по вечерам она никогда не бывает свободной. Она не позволяет мне встречаться с ее мужем. Она боится, что я его соблазню.
Она привлекает меня, потому что источает чувственность. Еще в восьмилетнем возрасте у нее была лесбийская связь с двоюродной сестрой, которая была старше ее.
Мы обе любим изысканное, духи и роскошь. Она такая ленивая, томная, почти как настоящее растение. Мне не доводилось встречать более готовую отдаться женщину. Она говорит, что надеется однажды повстречать мужчину, который ее разбудит. Ей приходится жить в сексуальной атмосфере, даже когда она ничего при этом не испытывает. Ее любимая фраза: «В то время я спала со всеми без разбору».
Стоит нам заговорить о Париже и о людях, с которыми там встречались, как она сразу заявляет: «Я его не знаю. С ним я не спала», — или же: «О да, в постели он был великолепным».
Я никогда не слышала, чтобы она кому-то отказала, — и это несмотря на всю ее фригидность! Она обманывает всех, в том числе и саму себя. Она кажется такой истекающей соком и раскрытой, что мужчины уверены, что она постоянно пребывает в состоянии, близком к оргазму. Но это совсем не так. Актриса в ней кажется бодрой и безмятежной, а на самом деле она страдает. Она пьянствует и не может заснуть без таблеток. Всякий раз, когда она приходит ко мне, то жует пирожное, как школьница. Она выглядит двадцатилетней. Пальто распахнуто, шляпка в руке, волосы распущены.
Однажды она падает на мою постель и сбрасывает туфли. Она рассматривает свои ноги и говорит:
— Они слишком толстые. Они как на картинах у Ренуара. Так однажды мне сказали в Париже.
— Но мне они нравятся, — сказала я, — мне они нравятся.
— Тебе нравятся мои новые чулки? — И она поднимает юбку, чтобы их мне показать.
Она просит подать ей виски. Потом она вдруг решает, что ей нужно принять ванну. Она просит одолжить ей мое кимоно. Я знаю, что она пытается меня соблазнить. Она выходит из ванной еще влажная, не запахнув кимоно. Ноги у нее, как всегда, слегка раздвинуты. Кажется, что вот-вот она достигнет оргазма, который невозможно не почувствовать: от малейшей ласки она придет в неистовство. Когда она присаживается на край кровати, чтобы надеть чулки, я больше не могу сдерживаться. Я опускаюсь перед ней на колени и касаюсь рукой волос у нее в паху. Я нежно-нежно их поглаживаю и говорю:
— Маленькая серебристая лисичка, маленькая серебристая лисичка. Такая мягкая и прекрасная. О Мэри, я не могу поверить, что там, внутри, ты ничего не чувствуешь.
По тому, как выглядела ее плоть, как были раздвинуты ее ноги, казалось, что она пребывает на грани удовольствия. Рот у нее был влажным, зазывающим, очевидно, такими же были и губы ее вульвы. Она раздвигает ноги и позволяет мне туда заглянуть. Я нежно касаюсь ее лона и развожу губы, проверяя, увлажнились ли они. Она чувствует, как я касаюсь ее клитора, но мне хочется, чтобы она испытала еще более сильный оргазм.
Я целую ее клитор, еще мокрый после ванной; волосы у нее в паху напоминают влажные водоросли. Лоно ее пахнет устрицами, чудесными, свежими, солоноватыми устрицами. О, Мэри! Мои пальцы начинают
