— Ты описываешь не мужскую и даже не отцовскую любовь. Это отец-мечта, идеальный отец, некогда выдуманный тоскующим по отцовской любви ребенком. Тебе нужна такая любовь, и Алан дает ее тебе. И в рамках этой любви ты имеешь полное право доверять ему. Но однажды ты его потеряешь, потому что точно так же, как существуют иные Сабины, существуют и иные Аланы, и они тоже хотят жить и хотят найти себе пару. Враг любви — не кто-то внешний, не мужчина, не женщина. Враг любви — то, чего нам не хватает в нас самих.
Сабина уронила голову на грудь, как бы признавая свою вину.
— Ты не веришь, что этот человек пришел сюда, чтобы арестовать меня?
— Нет, Сабина, это все твое воображение. Ты хочешь приписать этому человеку обвинения, которые сама выдвигаешь против себя. Наверняка ходячим обвинением кажется тебе каждый встречный полицейский, каждый судья, каждый родитель — в общем, каждый человек, облеченный хоть какой-нибудь властью. Ты смотришь на себя глазами других. А это отражение того, что ты сама чувствуешь. Это уже твоя интерпретация. Тебе кажется, что за тобой следит весь мир.
Сабина подняла голову. Ее поглотил поток воспоминаний и причинил ей такое глубокое страдание, что ей нечем стало дышать. Она почувствовала такую острую боль. Подобную боль чувствует аквалангист, когда слишком быстро выныривает на поверхность.
— В твоем выдуманном мире, Сабина, мужчины всегда были либо крестоносцами, обязанными выигрывать за тебя твои битвы, либо судьями, принимающими обязанности твоих родителей, либо вообще несовершеннолетними принцами, и поэтому никогда никто из них не мог стать тебе мужем.
— Отпустите меня, — сказала Сабина Детектору Лжи. — Освободите меня. Я это говорила многим мужчинам: «Ты собираешься освободить меня?» — Она рассмеялась. — Я готова была сказать это вам.
— Ты сама должна освободить себя. А это придет только с любовью, — ответил Детектор Лжи.
— Что вы, я уже достаточно любила. Если бы это могло кого-нибудь спасти. Я много любила. Загляните в свой блокнотик. Наверняка там куча адресов.
— Нет, ты еще не любила, — сказал он. — Ты только пыталась любить, начинала любить. Но одно только доверие — это еще не любовь, желание — еще не любовь, иллюзия — еще не любовь, и мечта — это тоже еще не любовь. Конечно, все эти пути уводят тебя от себя, и поэтому тебе казалось, что они ведут к другому. Но этот другой всегда оставался для тебя недостижим, ты всегда оставалась посередине пути. Ты можешь сейчас выйти отсюда и обнаружить, что у Алана есть другие лица, которые ты никогда и не пыталась увидеть или принять? Ты готова обнаружить и другое лицо Мамбо, которое он с такой деликатностью прятал от тебя? Ты готова бороться за то, чтобы узнать еще одну ипостась Филиппа?
— А это я виновата в том, что они поворачивались ко мне только одним из своих лиц?
— Ты представляешь опасность для других людей. Прежде всего, ты одеваешь их в мифические одежды: бедный Филипп, он — Зигфрид, он всегда должен красиво петь и всегда должен оставаться прекрасным. А ты знаешь, где он сейчас? Он в больнице, лежит со сломанным коленом. Из-за неподвижности набрал лишний вес. Что же ты отворачиваешься, Сабина? Это уже не тот миф, с которым ты занималась любовью? А если бы Мамбо бросил свои барабаны и поехал домой ухаживать за больной матерью. Ты отправилась бы с ним и стала кипятить шприцы? А смогла бы ты, если бы другая женщина полюбила Алана, смогла бы ты отказаться от своих детских притязаний на его вечное покровительство? Пойдешь ли ты учиться профессиональному актерскому мастерству, чтобы не оставаться вечно Золушкой в любительских постановках и не ходить еще долго после спектакля, не стряхивая с носа искусственную снежинку, словно желая показать, что для тебя нет никакой разницы между бутафорским снегом и тем снегом, что падает сейчас на Пятой авеню! Сабина, в играх своего желания ты тасовала факты так, чтобы в конце выиграть. Но тот, кто нацелен только на победу, еще не любил!
Сабина сказала Детектору Лжи:
— А если я сделаю так, как вы просите, вы не будете больше красться за мной по пятам, не будете больше строчить в свой блокнотик?
— Нет, Сабина, не буду. Обещаю тебе, — ответил он.
— Но откуда вы так много узнали обо мне?
— Ты уже забыла, что сама позвала меня следить за тобой. Ты сама наделила меня правом судить твои поступки. Ты и многих других наделила этим правом: священника, полицейских, докторов. Преследуемая собственным сознанием, ты чувствовала себя в большей безопасности, если меняла свой образ. Так ты чувствовала, что сможешь сохранить ясность ума. Одна твоя половина хотела исправления, освобождения от мук вины, а другая — жаждала остаться на свободе. Одна твоя половина сдавалась и обращалась к чужим людям с просьбой об аресте, тогда как другая половина изобретательно искала пути к спасению. Это был всего лишь еще один роман, роман с правосудием. Сейчас же ты находишься в бегах, ты бежишь от вины за любовь, поделенную на несколько человек, и от вины за то, что ты не любишь. Бедная Сабина, тебе недостаточно было твоих скитаний. Ты искала свою целостность и в музыке… Твоя история — это история не-любви. И знаешь, Сабина, если бы тебя поймали и привели на суд, то судьи дали бы тебе куда более мягкое наказание, чем то, на которое ты сама себя уже обрекла. Мы всегда являемся самыми строгими судьями своих поступков. Ведь мы судим еще и свои мысли, тайные намерения, даже свои мечты… ты никогда не принимала во внимание смягчающие обстоятельства. Ты пережила потрясение и перестала верить в единственную любовь. Разделение своей любви между несколькими мужчинами показалось тебе мерой предосторожности. Между миром ночного клуба Мамбо, Довоенной Веной Филиппа, кабинетным миром Алана или подростковым исчезающим миром Дональда открывалось так много лазеек. Подвижность в любви превратилась в условие твоего существования. И нет ничего постыдного в том, что ты принимала меры предосторожности. Ведь ты испытывала такой страх.
— Но мои лазейки подвели меня.
— Пойдем со мной, Сабина!
Сабина поднялась вслед за Джуной в ее студию, куда продолжали доноситься звуки барабанов.
И словно для того, чтобы заглушить эту музыку, Джуна поставила на граммофон пластинку.
— Сабина…
Но та не ответила ничего, потому что зазвучал один из квартетов Бетховена и музыка сказала Сабине то, чего не могла произнести Джуна, но что они обе знали с абсолютной точностью: жизнь продолжается и продолжается, как бесконечная цепь вершин, цепь восхождений. Благодаря этим восхождениям сознание обретает вечное движение, выходящее за рамки смерти. И точно таким же образом и вечность любви обретается признанием ее безличной сущности, которая является сложением всех алхимических процессов, порождающих жизнь, ребенка, произведение искусства, научное открытие, героический акт или акт любви. При этом человеческая пара не остается постоянно идентичной, она меняется для того, чтобы сохранить этот взаимообмен духа, взаимное изменение характера под влиянием друг друга, все творческие достижения заново рожденных внутренних «Я», и сохранить верность только вечному продолжению, протяжению и распространению любви, достигающей своего наиболее яркого выражения в моменты кульминаций и подъемов, равных кульминациям и подъемам в искусстве или религии.
Сабина соскользнула на пол и села, склонив голову перед граммофоном, махнув парашютом белой юбки; а потом съежилась, как сдувшийся воздушный шарик, и умерла в пыли.
Слезы капали не отдельными круглыми капельками, как это бывает обычно. Они ниспадали на лицо Сабины, как водяная вуаль, словно под тяжестью растворяющей музыки она опустилась на морское дно. Ее глаза и черты лица полностью растворились, будто она теряла свою сущность.
Легким жестом, напоминающим скорее не о самой печали, а об изящном танце печали, Детектор Лжи протянул к ней руки, как бы желая спасти ее, и сказал:
— В гомеопатии есть средство под названием «пульсатил». Его прописывают тем, кто, слушая музыку, плачет.
Примечания
