(3, 1) На ложи моем в нощех исках Егоже возлюби душа моя, исках Его, и не обретох Его, воззвах Его, и не послуша мене. (2) Востану убо, и обыду во граде, и на торжищах, и на стогнах, и поищу, Егоже возлюби душа моя: поисках Его, и не обретох Его, звах Его, и не послуша мене. (3) Обретоша мя стрегущии, обходящии во граде: видесте ли, Егоже возлюби душа моя? (4) Яко мало егда преидох от них, дондеже обретох, Егоже возлюби душа моя: удержах Его, и не оставих Его, дондеже введох Его в дом матере моея и в чертог заченшия мя. (5) Заклях вас, дщери иерусалимския, в силах, и в крепостех сельных: аще подвижете и воздвижете любовь, дондеже аще восхощет. (6) Кто сия, восходящая от пустыни, яко стебло дыма, кадящее смирну и ливан, от всех благовоний мироварца? (7) Се одр Соломонь, шестьдесят сильных окрест его от сильных Исраилевых: (8) вси имуще оружия, научени на брань, муж, оружие его на бедре его, от ужаса в нощех.
В настоящем чтении из Песни песней снова научаемся великим и возвышенным догматам, потому что повествование невесты есть любомудрие, тем, что повествует она о себе, обучающее, какими пред Божеством надлежит быть любителям премирной Лепоты. А что дознаем из предложенных словес, то подобно следующему — ибо, думаю, наперед надлежит изложить смысл, заключающийся в речениях, а потом уже привести богодухновенньш сии изречения в связь с обозренным прежде — итак (если сказать, выразившись кратко), в сказанном открывается некое следующему подобное учение: естество существ, по самому высшему разделу, состоит из двух частей: одна часть — существа чувственныя и вещественныя, а другая — существа духовныя и невещественныя. Чувственным называем все, что постигаем чувствами, а духовным, — что не подлежит чувственному наблюдению. И естество духовное не имеет пределов и неопределимо; а чувственное, без сомнения, обемлется некиими пределами. Ибо кроме того, что всякое вещество различается по количеству и качеству, усматриваемые в нем обем, наружный вид, поверхность и очертание делаются пределом составляемаго о нем понятия, так что изследывающий вещество ничего сверх этого не может заимствовать из своего представления. А духовное и невещественное, будучи свободно от подобнаго ограждения, ничем не ограничиваемое, не знает предела. Но и естество духовное делится также двояко: как есть несозданное Естество, творящее существа, всегда сущее тем, что Оно есть, всегда Само Себе тождественное, не приемлющее никакого приращения и не допускающее умаления благ; так и естество, приведенное в бытие сотворением, всегда обращает взор к первой Причине существ, и причастием Сей вечно преизбыточествующей Причины соблюдается в добре, и некоторым образом непрестанно созидается, в следствие приращения благ изменяемое в нечто большее, так что и в нем не усматривается какого–либо предела, и возрастанию его в наилучшем не полагается никакой границы, а, напротив того, настоящее благо, хотя бы казалось оно особенно великим и совершенным, всегда и непрестанно служит началом высшаго и болынаго. Посему и в этом оправдывается апостольское слово, когда естество, простираясь в предняя, в забвение приходит о достигнутом прежде (Флп. 3, 13). Ибо всегда нечто большее, в преизбытке находимое добрым, к себе привлекая расположение причащающихся, не позволяет обращать взор к прошедшему, чрез наслаждение тем, что предпочтительнее, устраняя памятование о том, что ниже по достоинству. Посему, как думаем, такова мысль, которой научает нас невеста любомудрием своего повествования. Но время уже сперва припомнить самую букву богодухновенных словес, а потом заключающийся в речениях смысл привести в связь с обозренным прежде.
На ложи моем в нощех исках Егоже возлюби душа моя, исках Его, и не обретох Его, воззвах Его, и не послуша мене. Востану убо, и обыду во граде, и на торжищах, и на стогнах, и поищу, Егоже возлюби душа моя: поисках Его, и не обретох Его. Обретоша мя стрегущии, обходящии во граде: видесте ли, Егоже возлюби душа моя? Яко мало егда преидох от них, дондеже обретох, Егоже возлюби душа моя: удержах Его, и не оставих Его, дондеже введох Его в дом матере моея и в чертог заченшия мя (Песн. 3, 1–4). Почему же в сказанном находим мысли, обозренныя нами прежде догматически? В предшествующих восхождениях к Слову невеста при каждом совершившемся приращении изменяема была всегда к лучшему, и никогда не останавливалась на приобретенном ею благе. То уподоблена коням, ниспровергшим египетскаго мучителя; то еще по убранству на шее приравнена монистам и горлицам. Потом, как бы не удовольствовавшись сим, восходить еще к высшему; ибо по сладости нарда познаеть Божественное благоухание. Но и на сем не останавливается, а напротив того, и Самаго еще Возлюбленнаго, как некий благовонный аромат, примыкает к себе посреди словесных сосцев, из которых источаеть вошедшия во вместилище сердца Божественныя учения. После сего делает плодом своим Самаго Делателя, именуя Его гроздом, который в цвете своем благоухает чем–то сладостным и приятным. И, достигнув такого возраста в следствие таковых восхождений, называется доброю, делается искреннею, и красота очей ея уподобляется голубям. Потом поступает еще к большему; потому что, соделавшись более острозрительною, дознает красоту Слова, и дивится, как, подобно доброй сени, нисходит Оно на одр дольней жизни, осененное вещественным естеством человеческаго тела. При этом описывает в слове дом добродетели, для крыши котораго пригодным веществом служат кедр и кипарис, не принимающие гнилости и тления, чем и объясняется в слове постоянство и непреложность расположения к добру. При этом сравнительно показывается и видоизменение ея в отношении к лучшему; представляется она крином в тернии; а также и ею усматривается различие Жениха с другими; потому что именуется Он яблонию посреди безплоднаго леса, которая красуется доброцветностию плодов, и под тень которой пришедши невеста бывает в доме вина, утверждается в мирех, полагается в плодах яблони, прияв в сердце избранную стрелу, и от сладостнаго уязвления сама делается опять стрелою в руках Стрельца, потому что левая рука направляет вершину к горней цели, а правая удерживает стрелу при себе. После сего, как достигшая уже совершенства, и прочим изображает в слове свое усердие к Любимому, и их каким–то заклинанием возбуждая к любви.
Посему, кто не скажеть, что душа, столько возвысившаяся, находится на самом крайнем пределе совершенства? Однакоже, конец достигнутаго прежде делается началом руководства к высшему. Ибо все оное признано звуком гласа, посредством слуха, обращающаго душу к созерцанию таинств; и она начинает видеть Любимаго, являющагося очам в ином виде; потому что походит Он на серну и уподобляется молодому оленю. И сие явление не стоит неподвижным для нашего взора на месте своем, а напротив того, скачеть по горам, с окраин перескакивая на вершины холмов. И снова невеста приводится в высшее состояние: когда пришел к ней другий глас, которым побуждается оставить тень стены, стать под открытым небом, и упокоиться в покрове каменне, близ предстения (Песн. 2, 14), и насладиться весеннею красотою, собирая и цветы этого времени года зрелые, красивые и годные к обрезанию (Песн. 2, 12), и все, что только наслаждающимся дарит весна для наслаждения, при мусикийском пении птиц. И невеста, став от сего еще совершеннее, признает себя достойною явно увидеть лице Вещающаго, и от Него принять слово, не чрез других уже произносимое. При сем справедливо снова ублажить душу, сим высоким восхождением пришедшую на самую вершину вожделеваемаго. Ибо кто примыслит для блаженства что–либо большее сего — видеть Бога? Но и это, как составляет конец достигнутаго прежде, так делается началом надежды высших благ. Ибо невеста снова слышит глас, повелевающий ловцам, для спасения словесных виноградов, изловить портящих плоды зверей — оных малых лисиц. И когда сие сделано, начинается взаимное перехождение одного в другаго, и Бог бывает в душе, и душа также переселяется в Бога. Ибо говорить невеста: Брат мой мне, и аз (Песн. 2, 16) в Нем, пасущем в кринах, и человеческую жизнь из подобных тени представлений преложившем в действительность существ. Видишь ли, на какую высоту вступила невеста,
