открываться Истина. Многолетние странствия по разным землям не прошли впустую. И как только наступит весна, он отправится домой. Он жаждет увидеть свою иссушенную солнцем и ветрами землю. Он донесет знания до своего народа, просветит бедных, обманутых соотечественников, откроет им глаза на устройство мироздания, на великую гармонию мира, существующего вечно. Да, вечно, а не созданного будто бы всего за семь дней. Он расскажет людям об этом.
Рови-Натха вздохнул. До весны все-таки еще далеко! А хочется немедленно, сразу двинуться в путь. Не расплескать бы переполненную чашу знаний, донести бы до дома…
Нет, смирись Рови-Натха, придется тебе потерпеть. Делай каждое утро то, к чему привык: прогуливайся возле своей пещеры, умывайся ключевой водой, готовь себе нехитрую пищу, добытую в горах, и размышляй, споря с самим собой. Потерпи, Рови-Натха!
Новый мешиах
Поздним летним вечером, когда изнуряющая жара спала и овечьи отары вернулись с пастбищ, дочиста обглодав кусты по берегам реки, в город Назарет вошел высокий человек в длинной холщовой, когда-то белой, а теперь сильно запыленной одежде. Волосы спадают на плечи, в одной руке у него сандалии с оборванными ремешками, другая рука опирается на посох. Это – Рови-Натха. Он вернулся. Ему двадцать девять лет. В город он вошел никем не замеченный, никто не встретился ему на пути, и не у кого спросить дорогу к дому старого Ровоама. А Рови-Натха, конечно, забыл, где же тут, в лабиринте улочек, затерялся отчий дом.
Вот уж и костры стали зажигаться тут и там. Рови-Натха ходил от одного костра к другому, всматривался в лица сидящих у огня людей, пока не заметил совсем седого немощного старика. Тот сидел на корточках, а его борода свисала до земли между коленями. Худая жилистая рука палкой ворочала угли. Наугад. Старик был слеп.
Рови-Натха постоял возле старика и тихонько позвал:
– Отец…
– Что нужно тебе? – Старик не повернул головы.
– Отец, – теперь уже уверенно произнес Рови-Натха, – я вернулся.
Старик сразу как-то весь обмяк: голова опустилась еще ниже, руки беспомощно повисли, выпустив палку.
И вдруг он выкрикнул, зло и капризно:
– Нехама!
Она почти сразу вышла из дома. Мельком бросила взгляд на незнакомого человека и спросила старика:
– Что тебе опять нужно, муж мой? – И сразу же: – И что хочет от тебя этот человек?
Она подошла ближе, всмотрелась и… со слабым стоном упала на колени.
– Ты ли это, Рови? – еле вымолвила Нехама.
Ему пришлось внести в дом обессиленную мать. Ровоам ворча ковылял сзади, находя дорогу на ощупь.
Каким же маленьким стал их дом! И все предметы измельчали. А жива ли еще… Что это он? Как может быть жива их белая ослица, если с того дня, как он покинул дом, минуло пятнадцать лет?..
Мать пришла в себя. Будто угадав его невысказанный вопрос и словно это было самым важным из того, что нужно сразу, не откладывая, сообщить вернувшемуся сыну, она сказала:
– Зато у нас есть козы… Ну… не те, конечно, а уже другие. Ровоам выводит их пастись, хотя он и вовсе ослеп.
– Да, не вижу я почти ничего, ты, человек, называющий себя нашим сыном Рови.
– Что ты?! – возмутилась Нехама. – Как у тебя язык-то поворачивается сказать такое, муж мой? Это же он, наш дорогой Рови.
– Почему я должен верить? Я ведь не могу его увидеть… Теперь много обманщиков ходят по земле и только и думают, как бы завладеть чужим имуществом… Но если ты его узнала, Нехама, то пусть он и будет нашим Рови. И я этому очень рад.
– Узнала, конечно, узнала! – воскликнула Нехама.
Она вглядывалась в мужские черты сына, стараясь при свете тусклой лампадки угадать, отыскать прежнее, мальчишечье. И – нашла. Вот они, эти смешные складочки возле крыльев носа – тонкого и прямого, – когда Рови улыбается. И рассмотрев складочки, она так обрадовалась, что вдруг рассмеялась, запричитала, засуетилась.
– Я вымою твои ноги, Рови, – говорила она. – А вот и молоко от наших коз… Ты так устал, так устал… Отдохнешь здесь… И больше никогда, никогда не покинешь нас… Правда, сынок? Правда?
Рови – да, теперь он больше не Рови-Натха – с удовольствием, какого давно ни испытывал, отдался хлопотам матери…
Он проспал всю ночь, весь следующий день и пробудился только к вечеру. Нехама вошла к нему в комнату с тускло светящейся плошкой. Огонек колебался от движения воздуха, длинные тени метались по стенам.
– К тебе Иоанн, брат твой, – недовольно объявила мать. – Он уже приходил, когда ты спал… Ровоам не должен знать, что Иоанн здесь.
– Не помню его, мать. Чей он сын?
– Он сын Шлёме и тети Елишебы, моей старшей сестры.
– Их я тоже не помню… Но пусть Иоанн войдет.
А тот уже стоял на пороге – высокий, худой.
Нехама вышла, оставив плошку на столе.
– Ты – Иоанн? – спросил Рови. – Садись.
– А ты – Рови, Ровоам? Вот мы и встретились. Давно мечтаю я о встрече с братом.
Оба с интересом всматривались друг в друга. Но что можно разглядеть при слабом свете коптилки?
– Значит, ты вернулся, – сказал Иоанн после некоторого молчания.
– Да. Меня не было здесь пятнадцать лет.
– А я живу здесь… Там, совсем рядом… Знаешь, как я узнал о твоем возвращении?
Рови отрицательно покачал головой.
– Твоя мать весь день была такая радостная, какой я ее еще никогда не видел… Она, знаешь, приносит еду в мою хижину. Я тут прячусь. Меня преследуют. Я уже сидел в яме у царя. Знаешь за что?
Рови снова качнул головой. «Где уж знать?» – подумал. Иоанна он видит впервые…
– Меня посадили в яму, – с гордостью продолжал Иоанн, – за то, что я предрекал приход нового мешиаха – Спасителя. Я говорил: он станет царем Иудейским… Из-за меня умерла прекрасная Шаломе.
– Кто это?
– Дочь одного царского вельможи… Тезка царевны Шаломе… Она была прекрасна, как луна… И вот вонзила себе нож в нежный животик… Она меня любила. Требовала меня обезглавить – подражала царевне в своих прихотях, дурочка, – обезглавить, чтобы потом целовать в уста мою мертвую голову… А я бы хотел, чтобы она целовала меня живого. Но это было невозможно… Царь почему-то выпустил меня. Я бежал, пока они не передумали.
– Я знал легенду о той развратной царевне, – задумчиво произнес Рови. – А того обезглавленного человека тоже звали Иоанном?.. Это было очень давно, в нашем с тобой раннем детстве. Так, по-моему, да?.. Нет, еще раньше.
Иоанн только кивнул. Он молчал и долго смотрел на плававший в масле фитилек лампадки. Рови ждал, продолжит ли он свой рассказ. Наконец, не дожидаясь более, сам принялся рассказывать о себе, о своих скитаниях:
– Я ведь ушел из дому с караваном купцов. Мы прибыли в Индию, в ту ее часть, где самые высокие горы. Там я оставил караван… и одного очень хорошего человека. Он был мне все равно что настоящий отец… вместо этого ворчуна Ровоама. Звал я его – дядя Симеон. Потом, в горах, встретил я самого великого гуру. Жил у него… Да много было всего…
– Была ли у тебя женщина? – вдруг спросил Иоанн, спросил в упор, приблизив лицо к лицу Рови.
– Хм!.. – Тот замешкался и отпрянул вначале: «Говорить или не говорить?» И решил сознаться. – Была… Ее звали Сита… Она говорила, что будто бы зачала от меня, выполнив предназначенное ей богами…
