не был королем; он был детенышем грифа, с туловищем леопарда и головой хищной птицы. И вот он прыгнул».
— Так, а теперь свет выключается, — громко сказал господин Шаумель.
Йоген поднял голову от книги.
— Еще одну минуточку! — попросил он и опять уткнулся в книгу.
Почти невероятно, но Шмель и впрямь оставил свет на пятнадцать минут. Только пробурчал:
— Ладно уж, раз день рождения…
Жизнь — это, оказывается, еще и вопрос: что случится с соколиным птенцом? Это предательство солнцем своего властителя Штеппенкопа. Жизнь — это тишина после заключительных фраз: «Весь обратившись в слух и зрение, он поднял голову — не появятся ли откуда-нибудь соколы? Небо было чистым».
— Книжный червь? — спросил господин Шаумель, зайдя через пятнадцать минут.
— Да нет, — признался Йоген. Господин Шаумель повертел в руках книгу.
— Вообще это совсем не для детей, — сказал он. — Но может, именно поэтому…
Впервые за последние дни Йоген засыпал с радостным чувством. Завтра можно будет снова открыть книгу: в ней еще много рассказов.
Жизнь — это жадный интерес к неведомой действительности, сотворенной человеком, который прекрасно разбирался в жизни.
А день рождения? В принципе он прошел очень хорошо.
6
Уже на следующий вечер все ребята с первого взгляда заметили, что Шмель взбешен. В такие минуты лицо его становилось белым, губы сжимались в тонкую ниточку, уголки губ начинали подрагивать, будто гнев так и рвался наружу, и сдержанность его стоила больших усилий. Обычно воспитатель ждал, пока все поужинают, а потом давал выход своему гневу. Но на сей раз сразу же после молитвы он резко выкрикнул:
— Боксер!
— Я. — Йоген оторвался от бутерброда с сыром, который он как раз вынимал из фольги.
— Разве я тебе не сказал в первый же день, что не потерплю в моей группе скотства?
— Сказали, — ответил Йоген невозмутимо, но с чуть заметным удивлением.
— Будь добр, встань, когда я с тобой разговариваю!
Йоген встал и вопросительно посмотрел на воспитателя.
— Как ты посмел расписывать туалетную дверь гнусными выражениями?
— Туалетную дверь? Я?
— Да, ты! Только не вздумай выкручиваться. Насколько мне известно, ни у кого, кроме тебя, зеленого фломастера нет.
— Но я ничего не писал на туалетной двери. Я в такие игры не играю.
Взгляд Шмеля оставался ледяным.
— Я знаком с твоим личным делом, равно как и со всевозможными играми, в которые ты уже успел поиграть. Или ты думаешь, что я тут за вами не наблюдаю? Твое личное дело, потом твоя тесная дружба с Таксой, который тоже далеко не херувим, плюс ко всему зеленый фломастер. Надо быть глупцом, чтобы не сделать верные выводы из всего этого. Будешь неделю дежурить в подвале, твой первый выход в город на выходной отменяется, карманные деньги за две недели высчитываются. Я все могу понять, только не такое свинство. Вы же как-никак люди, а не животные. И я не допущу, чтобы один свинтус испортил мне всю группу. Садись!
Йоген запротестовал:
— Это не я, и я не хочу, чтоб меня наказывали за то, в чем я не виноват.
— Тебе сказано — садись. Если будешь продолжать препирательства, я увеличу наказание.
Йоген сел, отставил тарелку в сторону и не притронулся к еде. Пудель одобрительно кивнул и придвинул порцию Йогена к себе. Он редко наедался досыта.
Сразу же после ужина Йоген отправился к господину Шаумелю.
— Ну, чего тебе еще? Хотелось бы в ближайшее время как можно реже видеть твою физиономию!
— Господин Шаумель, я ничего на туалетной двери не писал, и я этого так не оставлю. Я буду жаловаться господину Катцу!
Господин Шаумель подскочил как ошпаренный. На лице — выражение глубочайшей обиды.
— Хочешь жаловаться! На меня? На такое еще никто не решался, голубчик, я бы и тебе не советовал. Не то увидишь, у кого тут самая длинная рука! Характеристики пишу я, и от этого зависит, когда ты отсюда выйдешь!
— Но это несправедливо, господин Шаумель!
— Час от часу не легче! Теперь ты меня еще и в несправедливости обвиняешь. Именно ты! Когда подумаешь, что там в твоем деле написано и как ты здесь уже успел отличиться, то просто диву даешься! И он еще осмеливается говорить о справедливости! Каким бы агнцем ты тут ни глядел, меня это мало трогает. Я вас насквозь вижу! Уж если вам грозит расплата, вы никогда не сознаетесь в том, что натворили!
— Я ничего такого не натворил и не хочу, чтобы вы меня перед всеми позорили. Даром не надо!
Господину Шаумелю стоило усилий взять себя в руки.
— Вот как? Тебе это даром не надо! В таком разе я тебе просто-напросто докажу, что этим пачкуном был ты. Да и ни у кого другого зеленого фломастера нет. Я ведь видел, как твой друг Свен подарил их тебе на день рождения. А теперь пошли со мной в подвал, посмотрим! Нет, стой! Сперва ты мне напишешь несколько слов на этой бумажке — печатными буквами. Пиши: «Ищу друга». Теперь пиши: «Полночь». Хватит. А теперь — пошли.
Йоген все спокойно написал и не менее уверенно последовал за воспитателем в подвал. На лестнице они встретили Кайзера Рыжая Борода, который присоединился к ним.
В туалете Шмель рывком открыл одну из дверей и прокурорским тоном отчеканил:
— Вот, смотри… — И осекся. Никакой надписи на двери не было. — Но ведь здесь только что… — Он открыл — и с тем же результатом — соседнюю дверь, несколько растерялся.
— То, что тут было написано, я недавно стер, господин Шаумель! — сказал практикант. — С лакированной поверхности фломастер легко отходит.
Шаумеля всего перекорежило.
— Какое вы имели право просто-напросто уничтожить улику, господин Винкельман? За моей спиной! Не спросив меня! Вам, очевидно, не ясно, что вы здесь исполняете роль воспитателя — по крайней мере, еще два дня, пока ваша практика не кончится, — а не пособника этих паразитов?
Рыжая Борода мягко возразил:
— Не следует ли вам, господин Шаумель, в присутствии мальчика взять иной тон.
Со стороны могло показаться, будто воспитатель хочет броситься на него.
— Что это вам взбрело? Вы мне еще будете указывать?! У меня несколько больше опыта, чем у вас, уж поверьте. И я запрещаю вам вмешиваться в мои методы воспитания!
— Я полагаю, что наилучший метод в данном случае — это просто взять и стереть надпись, а не устраивать сцену на тему «Преступление и наказание». Да и какой во всей этой истории криминал? Кто-то из ребят накорябал что-то на туалетной двери. Этого быть не должно, нет слов. Но поджог был бы в тысячу раз хуже. Не вижу повода для волнений. Считаю просто недостойным устраивать целое представление из-за такой чисто детской выходки.
— Об этом нам лучше потолковать с глазу на глаз. Можешь идти, Боксер!
— А наказание как же?
— Оно остается в силе. Второго зеленого фломастера в группе нет.
Рыжая Борода вмешался еще раз:
