маслянистые волокна, протянувшиеся между эльфом и сундуком. Они дрожали; блеклые круги, переливаясь и пульсируя, расходились от них по воздуху. Заклинания распирали тело эльфа. Он, должно быть, ощущал себя сейчас пинтовым сосудом из тонкого фарфора, в который кто-то попытался влить сто пинт воды.
— Ты похож на смерть.
Он хихикнул и стал быстро кивать. Вокруг головы разлилось море несуществующего огня, мгновенно возникла и исчезла картина пылающего города, и я вдруг понял, что город этот — Кадиллицы. Во время полета Макинтош успел настроить часть заклинаний.
— Я — смерть! — повторил он. — Сначала я хотел взорвать все одновременно, посреди толпы. Но потом решил: глупо сжигать только порт и баржу. Гномы никуда не денутся, они не успеют убежать из города. Я пройду по улицам, отсюда до Большого Дома, потом — к стене и двинусь по кругу, вдоль нее. Все, кто был здесь, они никуда не смогут спрятаться, правда, Джанки Дэви? Я пройду медленно, шаг за шагом выжигая дома и подвалы, я хочу сделать так…
Я сглотнул — во рту совсем пересохло — и перебил его:
— Так иди.
Он уставился на меня сверху вниз. Единственный видимый глаз моргнул. — Что?
— Хочешь сделать что-то? Зачем говоришь? Иди и делай.
Он молчал, разглядывая меня. Силуэты заклинаний плясали вокруг тела.
— Хочешь сказать, что пока еще между мной и городом ты?
Я ничего не ответил, и он прыгнул.
Отступить я не успел, и его ступни ударили меня в плечи. Ноги подкосились, я заметил, как изогнулись маслянистые пряди, что соединяли эльфа с сундуком, и затылком грохнулся на доски пристани. Макинтош покачнулся, но устоял и, широко расставив ноги, нагнулся. И медленно поднял руку с клинком.
— Джанки Дэви, тебя хочу убить не магией, а хладным железом.
Он наклонился, замахиваясь, лучи солнца очертили фигуру эльфа. Бешеная пляска силуэтов переместилась вниз и почти скрыла его от меня. Теперь я видел лишь расширенный желтый зрачок с пятнами рубинового тритона по краям, тельце жабы, когтями пронзившей бровь над вторым глазом, и тонкие косточки, торчащие изо лба. Клинок начал опускаться, я вскинул левую руку, в заледеневших пальцах которой все еще была зажата глиняная печать, и приказал:
— Сделай свое дело!
Глиняный кувшинчик — лишь принадлежность заклинаний класса «джинн», необходимая форма. Даже у этой новой Червоточины с расширенными на один, четвертый, пункт возможностями, материальной привязкой была именно печать.
Кажется, Червоточина не поняла, чего на этот раз от нее хотят. Она выплеснулась из печати и вонзилась в эльфа — но там отсутствовала защита, которую она могла бы сломать. Я увидел, как стремительно извиваются покрытые темными крапинками тела, мелькают головы, как разеваются пасти и кусают косточки на его лбу, впиваются в торфяную жабу на лице, в ожерелье из клыков. Она ведь была полуразумной и заскучала по свободе, ожидая последнего приказа.
Лезвие вонзилось в доски у моего уха, эльф отшатнулся, но я уже согнутыми заледеневшими пальцами, как крюками, зацепился за его плечо. С неожиданной силой он приподнял меня, почти поставил на ноги. Продолжая удерживать, я откинулся всем телом назад, резко наклонился и ударил его лбом в лоб. Тонкие косточки затрещали, входя глубже в его череп и ломаясь. Я отпустил Макинтоша, и он, семеня полусогнутыми ногами, боком пошел наискось от меня. На лице эльфа было написано недоумение. Червоточина продолжала буйствовать, не способная уразуметь, с чем она столкнулась на этот раз и что ей с этим делать. В вихре оружейных аналогов сновали ее плоские головы, и я увидел, как расстраиваются заклинания — мгновенные картины города с лепестками огня, но пламя съеживается, исчезая со стен и крыш домов, корабли вспыхивают…
Эльф достиг сходней баржи. Взмахнув руками, он перекувырнулся через низкое ограждение — и тут я увидел такое, чего не видел еще никогда.
Маслянистые пряди, соединявшие Атласа Макинтоша с сундуком, натянулись. В реале такая прядь — это что-то неосязаемое, несуществующее, но сейчас их количество достигло предела, за которым магия превращалась в материю.
Сундук дрогнул и рывком проехал по доскам. Эльф повис над водой на прядях магии. Я сделал шаг и повалился на сундук. Голова попала внутрь бушующего облака оружейных аналогов, волосы встали дыбом, потрескивая и дымясь от магического напряжения. Я уперся в причал ногами и стал толкать сундук к реке. Это оказалось легко — вес Макинтоша помогал мне. Возле сходней сундук начал переворачиваться, сквозь слепящие пологи я увидел запрокинутое лицо эльфа. Он извивался, пытаясь забраться вверх по прядям магии. Вылезший из орбиты глаз горел рубиновым огнем. Макинтош протянул ко мне руку. Сундук перевернулся.
Я чуть не полетел в близкую воду между причалом и баржей, но удержался за сломанное ограждение. Подняв фонтан брызг, сундук и эльф исчезли в реке. Я покатился назад, вскочил, прыгнул — и наткнулся на гнома.
На гномыша. Мы упали, он что-то завизжал мне в ухо, я подхватил его и помчался дальше, а он вцепился зубами мне в запястье. На другом конце пристани я опять упал. Гномыш орал и плевался моей кровью, пытаясь встать. Удерживая его за вихрастые волосы на затылке, я перевернулся на спину и приподнял голову.
Баржа не качалась. Словно это было не плавучее сооружение, а нечто, нижней частью вросшее в дно. Хотя я знал, что здесь, у берега, глубина очень большая — океанские корабли свободно заплывали сюда.
Баржа стояла на воде.
Баржа ушла под воду.
Баржа вылетела обратно.
Но уже по частям.
Я все-таки успел заметить Червоточину. Решив, что последнее задание выполнено, она взлетела из воды и растаяла, навсегда уйдя в сумрачные просторы Патины.
Вслед за ней поднялся фонтан огня, но не слишком яркий — потому что вместе с огнем поднялась и вода. Вихрь пара, в котором растворились оружейные силуэты, ударил, казалось, до самого неба, шипение и клекот разошлись волной, их сменил грохот, когда обломки посыпались на доски пристани.
Потом упала вода. Я услышал дробный грохот, перевернулся, накрывая визжащего гномыша. Поток воды пронесся над нами в сторону города, затем обратно. Нас проволокло по доскам к реке, вода схлынула, и наступила тишина.
Я лежал не шевелясь. Гномыш что-то проворчал сквозь зубы, скинул мою руку с себя и поднялся. Некоторое время он молчал, потом стал стонать.
— Это класс! — стонал он, выпучив глаза. — Не, это класс! — В порыве чувств гномыш забарабанил кулаком по ладони и разинул рот так, что зубы засверкали на солнце. — Вот эта… это… это же настоящий Большой Прилив!
Я перевернулся и сел. Пристань сияла, будто только что отстроенная — ни тел, ни обломков, ничего. Река спокойная, чистая, небо тоже чистое, словно поток воды смыл с него всю грязь, которая там могла быть. Даже солнце светило как-то ярче.
Раздался шелест, в небе мелькнул тонкий силуэт, и между моих широко раздвинутых ног что-то с хрустом впилось в щель между досками. Гномыш отпрянул и шмякнулся задом на доски. Его глаза заблестели от слез.
— Ну, ты, жлоб! Зачем ты меня схватил? Ты мне сделал больно!!! — Растравив самого себя, он заплакал, вдруг больно пнул меня ногой под ребра, повернулся и, ссутулившись, побрел прочь, к дальнему концу пристани, где среди перевернутых потоком палаток уже происходило какое-то движение.
— Эй, подожди! — крикнул я вслед. — Я не…
Не оборачиваясь, он отмахнулся. Я взглянул на предмет у своих ног. Между досок торчали две тонкие лакированные палочки, на них обрывок материи, шафрановые пятна и разводы… Я потянул и вытащил из щели обломок веера. Рассмотрел его со всех сторон, отбросил в сторону и встал. С меня текла вода. И рука начала болеть. Скоро «заморозка» перестанет действовать, и это будет очень плохо. Надо зайти в
