его отблагодарить.
Вот почему Пескад, сидя возле выздоравливающего, всячески старался отвлечь его от мрачных мыслей, беседовал с ним, без умолку болтал и не давал ему задумываться.
И вот однажды, отвечая на вопрос Петера, Пескад рассказал ему, как он познакомился с доктором Антекиртом.
– Всё дело в трабаколо, господин Петер! – сказал он. – Вы, вероятно, это помните. Всё дело в трабаколо, благодаря которому Матифу стал прямо-таки героем!
Петер, конечно, не забыл несчастного случая, которым ознаменовался праздник в Гравозе во время прибытия яхты; но он не знал, что доктор тут же предложил акробатам бросить их ремесло и перейти к нему на службу.
– Да, господин Батори, – продолжал Пескад. – Да, так было дело, и подвиг Матифу принёс нам счастье! Но как бы мы ни были обязаны доктору, нам не следует забывать, что мы многим обязаны и вам!
– Мне?
– Вам, господин Петер! Помните, в тот день вы чуть было не стали нашим зрителем? За нами два флорина, которых мы не заработали, раз публика от нас сбежала, хотя и уплатила за вход!
И Пескад напомнил Петеру Батори, как в тот день, уплатив за билет и совсем уже собравшись войти в провансальский балаган, он внезапно исчез.
Молодой человек уже позабыл об этом случае, но, выслушав рассказ Пескада, он улыбнулся. Улыбнулся печально, ибо вспомнил, что вышел из толпы только затем, чтобы последовать за Савой Торонталь!
Глаза его вновь сомкнулись. Он вспоминал, что последовало за событиями того дня. Размышляя о Саве, которую он считал, да и не мог не считать, женою другого, он впал в мучительную тоску и готов был проклясть тех, кто вырвал его из когтей смерти!
Пескад догадался, что разговор о гравозском празднестве пробудил в Петере грустные воспоминания. Поэтому он не стал продолжать этой беседы и даже немного помолчал, рассуждая про себя: 'Давать больному по пол-ложки хорошего настроения через каждые пять минут – таково предписание доктора. Но не так-то просто это выполнить!'
Немного погодя Петер раскрыл глаза и заговорил первый.
– Значит, до случая с трабаколо вы не знали доктора Антекирта? – спросил он.
– Сроду не видывали, господин Петер, и даже имени его никогда не слыхали.
– А с того дня вы с ним уже не расставались?
– Ни на один день, если не считать тех случаев, когда доктор давал мне какое-нибудь поручение.
– А в какой стране мы находимся? Можете вы мне это сказать, Пескад?
– Насколько я понимаю, господин Петер, мы находимся на острове; ведь море окружает нас со всех сторон.
– Это верно. Но в какой части Средиземного моря расположен остров?
– Вот уж этого я не знаю, – отвечал Пескад. – В южной ли, в северной, в восточной или западной – понятия не имею. Да, впрочем, не всё ли равно? Одно несомненно: мы находимся у доктора Антекирта, кормят нас прекрасно, одевают замечательно, спим мы всласть, относятся к нам так, что лучшего и желать нечего…
– Но если вам неизвестно, где находится этот остров, то знаете ли вы по крайней мере, как он называется? – спросил Петер.
– Как называется? Ещё бы не знать! – возразил Пескад. – Он называется Антекирта.
Петер Батори тщетно рылся в памяти, припоминая такой остров; затем он посмотрел на Пескада.
– Так точно, господин Петер! – ответил добродушный малый. – Антекирта! И без всякой долготы, без всякой широты! Просто: Средиземное море. Будь у меня дядюшка, ему пришлось бы писать мне именно по такому адресу. Но судьба не наградила меня дядюшкой. Впрочем, нет ничего удивительного, что остров называется Антекирта, раз он принадлежит доктору Антекирту. Но, будь я даже учёным секретарём Географического общества, я не сумел бы сказать, доктор ли заимствовал своё имя у острова, или остров стал называться по имени доктора.
Между тем выздоровление Петера шло своим чередом. Осложнений, которых можно было опасаться, не последовало. Больного стали усиленно, хоть и осторожно, питать, и силы его восстанавливались с каждым днём. Доктор часто навещал его и беседовал с ним на разные темы, кроме тех, которые особенно интересовали юношу. А Петер, не желая преждевременно вызывать доктора на откровенный разговор, выжидал подходящего случая.
Пескад всегда в точности передавал доктору свои разговоры с больным. Видимо, таинственность, окружавшая не только графа Матиаса Шандора, но и остров, который он избрал своим местопребыванием, очень волновала Петера Батори. Без сомнения, он по-прежнему думал о Саве Торонталь, которая была теперь так далека от него, поскольку никакой связи между Антекиртой и европейским материком не существовало, Однако Петер Батори уже достаточно окреп и вскоре должен был узнать всю правду!
Да! Всю правду! И в этот день, как хирург во время операции, доктор будет глух к воплям пациента.
Прошло несколько дней. Рана Петера совсем зарубцевалась. Он уже мог вставать и сидел в кресле у окна. Его ласкало животворными лучами средиземноморское солнце, а бодрящий морской ветерок, проникая в лёгкие, приносил ему здоровье и силы. Петер чувствовал, что возвращается к жизни. Но его глаза упорно устремлялись к бескрайнему горизонту, за который он хотел бы проникнуть взором, и тогда он чувствовал, что его душевная рана ещё свежа. Широкий морской простор, расстилавшийся перед ним, почти всегда бывал пустынен. Лишь изредка какое-нибудь каботажное судно, шебека или тартана, полакра или шхуна, показывалось на горизонте; но суда эти никогда не приставали к острову. В поле зрения ни разу не появлялись грузовые или пассажирские пароходы из тех, что бороздят по всем направлениям это огромное европейское озеро.
Можно было подумать, что Антекирта действительно находится на краю света.
