тебе и надо познакомиться. Слушай же, что он тебе говорит! Слушай меня!
Я увидел судно, шедшее с востока по направлению к итальянскому берегу. Белый свет разливал фонарь, подвешенный на фок-мачте, – итак, это был пароход. Я разглядел и бортовые огни – красный слева, зелёный справа; а я их видел одновременно, значит пароход шёл прямо на меня.
Надо было на что-то решаться. Скорее всего это австрийский пароход, ведь он идёт, по-видимому, из Триеста. Попросить на нём убежища значило бы отдаться в руки жандармов! Я решил не делать этого и в то же время попытаться спастись.
Пароход был быстроходный. Приближаясь, он быстро увеличивался, и мне было видно, как пенится вода у его форштевня. Минуты через две он должен бы уже миновать место, где я неподвижно лежал.
Что пароход австрийский – в этом я уже не сомневался. Но можно было допустить, что он держит курс на Бриндизи или на Отранто или по крайней мере зайдёт туда. А если так, он прибудет в один из этих портов не позже как через сутки.
Я быстро принял решение. Я понимал, что в темноте меня не могут заметить, поэтому поплыл навстречу пароходу. Он шёл умеренным ходом, чуть заметно покачиваясь на волнах.
Пароход двигался прямо на меня; его корпус возвышался над уровнем моря по крайней мере футов на двадцать. Ещё мгновение – и меня всего залило бурлящей водой. Проходя мимо, пароход слегка задел меня, но я изо всех сил оттолкнулся от него. Всё это произошло в течение нескольких секунд. Разглядев очертания высокой кормы, я ухватился за руль, рискуя, что винт размозжит мне голову.
На моё счастье, пароход шёл с полным грузом, поэтому винт был глубоко погружён в воду; если бы винт вращался у поверхности воды, мне не удалось бы выбраться из водоворота и удержать в руках руль, за который я уцепился. Как всегда, с кормы парохода свешивались две железных цепи, сходившиеся у руля. Я ухватился за одну из них, подтянулся до скобы, за которую они были закреплены, и кое-как примостился у ахтерштевня. Я был в относительной безопасности.
Часа через три начало светать. Я сообразил, что если пароход направляется в Бриндизи или Отранто, то мне придётся пробыть в таком положении ещё часов двадцать. Больше всего я буду страдать от голода и жажды. Но главное преимущество состояло в том, что здесь меня никак не могли заметить ни с палубы, ни даже с шлюпки, подвешенной на корме. Правда, меня могли увидеть с какого-нибудь встречного корабля и дать обо мне знать капитану. Но в этот день нам встретилось лишь два-три судна, и прошли они на таком расстоянии, что обнаружить человека, примостившегося возле руля на цепи, было совершенно невозможно.
Между тем взошло солнце; вскоре стало жарко, я снял с себя одежду и просушил её. Триста флоринов, данные мне Андреа Феррато, по-прежнему находились у меня в поясе. Мне будет на что прожить, когда я окажусь на суше. Там мне уже нечего будет опасаться. В иностранном государстве графу Матиасу Шандору не будут страшны австрийские агенты. Политических эмигрантов не выдают. Но мне этого было мало, – я хотел, чтобы меня считали умершим. Никто не должен знать, что беглец из башни Пизино укрылся на итальянской земле.
Желание моё исполнилось. День прошёл спокойно. Спустилась ночь. Часов в десять вечера на юго- западе появился огонёк, который то вспыхивал, то гас. Это был бриндизийский маяк. Два часа спустя пароход вошёл в порт.
Но ещё мили за две до берега, до того как на борт ступил лоцман, я связал свою одежду в узелок, прикрепил его к шее, и тихонько спустился с цепи в воду.
Минуту спустя я уже потерял пароход из виду, только слышал его резкие гудки.
Море было спокойно; через полчаса я вышел на пустынный берег и спрятался в расселине скал. Тут я оделся, нашёл удобную впадину, улёгся на сухие водоросли и мгновенно заснул. Усталость взяла верх над голодом.
На рассвете я отправился в Бриндизи, подыскал скромную гостиницу и стал выжидать дальнейших событий, прежде чем разработать план новой жизни.
Через два дня я узнал из газет, что триестский заговор ликвидирован. Сообщалось также, что разыскивают тело графа Шандора, но пока ещё безрезультатно. В моей смерти все были так же уверены, как если бы я был расстрелян во дворе Пизинской крепости вместе со своими единомышленниками – Ладиславом Затмаром и твоим отцом, Иштваном Батори!
Это я-то мертвец! Ну, нет, Петер! И я ещё докажу им, что я жив!
Петер Батори жадно слушал рассказ доктора. Он был потрясён до глубины души. Юноше казалось, что голос доктора раздаётся из могилы. Да, это говорил граф Матиас Шандор! Петер был так разительно похож на отца, что обычно столь замкнутый доктор раскрыл ему свою душу. Столько лет он таился от людей, а теперь предстал пред Петером в своём истинном облике. Но граф ещё ни словом не обмолвился о том, что Петеру не терпелось узнать, а именно о том, какой ждёт от него помощи.
Рассказ доктора об его отважной переправе через Адриатику был правдив до малейших подробностей. Итак, он целым и невредимым добрался до Бриндизи, в то время как для всех Матиас Шандор был мёртв.
Но следовало поскорее покинуть Бриндизи. Это всего-навсего транзитный порт. Отсюда отправляются в Индию, здесь высаживаются приезжающие в Европу. Обычно порт этот пустынен, за исключением одного- двух дней в неделю, когда прибывают пакетботы, преимущественно принадлежащие 'Peninsular and Oriental Company'. Поэтому беглеца из Пизино легко могли опознать. За жизнь свою он уже не опасался, но, как говорилось выше, ему крайне важно было, чтобы его считали умершим.
Об этом-то и размышлял доктор на другой день после прибытия в Бриндизи, прогуливаясь возле террасы, над которой возвышается колонна Клеопатры, – в том самом месте, где начинается древняя Аппиева дорога. План новой жизни у него уже созрел. Он решил отправиться на Восток, чтобы составить там себе состояние и вместе с богатством – могущество. Но ехать на одном из пароходов, совершающих рейсы в Малую Азию, вместе с пассажирами разных национальностей, ему не хотелось, – там он был бы слишком на виду. Надо было найти какой-нибудь другой способ передвижения, а в Бриндизи это было невозможно. Поэтому он в тот же вечер отправился по железной дороге в Отранто.
Через полтора часа поезд доставил его в этот городок, расположенный на самом «каблуке» итальянского 'сапога', возле узкого пролива, ведущего в Адриатическое море. Здесь, в глухом порту, доктор сторговался с хозяином трёхмачтового парусника, собиравшимся плыть в Смирну, куда он вёз табунок албанских лошадок, не нашедших покупателей в Отранто.
На другой день парусник вышел в море, и доктор с удовлетворением наблюдал, как скрывается за
