Илья Новак
Озноб
Стою, привалившись к шкафу, и слушаю похоронный звон в голове. Он непрерывный и болезненный — когда температура под сорок, у себя в голове еще и не такое услышишь. Все так сразу навалилось: болезнь, небывалый мороз и отсутствие соседок… Сделаю шаг по коридору, встану и опять к шкафу привалюсь. Аспирина принял целый килограмм, а все одно — температура на градуснике ползет вверх и скоро, наверное, доберется до надписи «производство лаборатории Медлабсбыт».
А перед этим меня так распирало от, гм, страсти, что я готов был взорваться. В нижней своей части. А тут еще температура. Казалось бы, с болезнью должно отпустить, так нет! При нагревании, известное дело, все сущее под солнцем имеет свойство расширяться и даже, бывает, подниматься вверх. Вот она и поднялась. И ударила меня в голову. В результате, только закрою глаза — и сразу вижу соседок.
Эх, соседки… Я не женат, зато их у меня трое. Первая, Сима, бизнесвумен, крутая, на красном джипе ездит. По командировкам. Часто. Когда возвращается, я к ней захожу. Вторая, Лида — разведенная и с ребенком, но я его так ни разу и не видел. Она сама заходит, когда ребенка уложит спать. И третья, Снежана, самая молодая, студентка. Бывает, я к ней захожу, а бывает, она ко мне. С другими соседями в доме я не знаком. Да и есть ли они вообще?
Сейчас Сима в командировке, у Лиды ребенок заболел, а у Снежаны экзамены скоро, она вся в учебе. Длится это уже неделю, а я, если больше двух дней без общения, такую взволнованность в организме испытываю, такой подъем, что… Странное дело, ведь не подросток уже, гормональные всплески и интересные ночные видения в далеком прыщавом прошлом, но все равно: какой напор, какое непрерывное желание в теле! И соседки меня, конечно, в этом деле поддерживают. Не дают заскучать, закиснуть. Сколько себя помню, они у меня есть, соседки.
Тут в дверь позвонили. Я отвалился от шкафа и на подгибающихся ногах с трудом пересек коридор. Глянул в глазок — на темной лестнице маячит кто-то, а кто, не разобрать. Похлопав по стене, попал по выключателю. Зажегся свет, тусклый и скучный, сорокаваттный. Я открыл.
Стоит. На лестнице темно, и пялятся на меня из тьмы узкие глаза. Серый плащ, бледная оскаленная физиономия, рожки под черной банданой. Я отшатнулся, ухватившись за дверной косяк. Мелькнуло страшное видение — и пропало, а на площадке осталась дебелая бабища в грязном норковом манто, шерстяном платке и резиновых сапогах. В одной руке какие-то бумажки, в другой — широкий плоский сверток. Шагнула она вперед и говорит низким и хриплым, но вполне человеческим голосом:
— Вы не пужайтесь. Это пятьдесят четвертая квартира? Пятьдесят четвертая — не пятьдесят четвертая… хрен его знает.
— А вы кто?
— Чего это — кто? — она склоняет голову, словно разглядывая саму себя. — Почтальон, разве нет? Посылку вот принес.
Стою, обняв обеими руками дверной косяк, будто женщину.
— Какую посылку?
— Чего это — какую? Я же почтальон… посылка… — лепечет бабища… — Так далеко… трудно проникнуть сюда… меня заставили, и вот, принес… почтальон!
Какая-то странность в том, что она говорит, но я не могу врубиться какая. Пожимаю плечами, а почтальонша подступает ко мне, протягивая бумажки.
— Я не должен возвращать это обратно! Не положено, меня не пустят! — и тычет бумажки в мою слабую грудь. — Распишетесь? Нет! — Чуть приседает и оглядывается в испуге, словно высматривая кого-то на темной лестнице. — Я сам поставлю за вас крестик. Вы согласны? Я согласен. Это отличная вещь, эта посылка, в сферитах нецах и кетер острога нет, противостояния кольца возникает в обнаженном искусстве ню, но последствия этологии в два приема дня нагнетание огня неопределенности…
Короткое затемнение — и прихожу в себя, сидя в коридоре под закрытой дверью, обхватив голову руками. Холодно, как холодно! Всю жизнь я мерзну, всю жизнь меня сопровождает озноб.
Полно, да была ли почтальонша? До меня только сейчас дошло, что говорила она о себе в мужском роде. Надо прилечь и забыться, но стоит только закрыть глаза, сразу голые соседки мерещатся… Так может, никакой дикой почтальонши — привиделось? А как проверить?
Открываю глаза, и что же? Большой плоский сверток стоит, прислоненный к двери. Придется занести его в комнату.
Пока вносил, зацепил им за дверь, и кусок серой оберточной бумаги оторвался. Ой, как же мне холодно! В прихожей беру с вешалки всю одежду, какую могу взять в охапку, и, вернувшись в комнату, бросаю ее на пол рядом со свертком. На мне уже спортивные штаны, майка и шерстяная рубашка, сверху надеваю свитер. Послюнявив палец, приглаживаю оторвавшийся лоскут обертки.
На бумаге сургучный штамп и несколько чернильных. Два с латинскими буковками, а один даже с иероглифами. И пиктограмма — грустная рогатая рожица, под ней пара скрещенных косточек.
На улице снег валит. Мороз страшный. Меня опять знобить начинает, и я натягиваю поверх свитера еще жилет. Почему мне всю жизнь холодно? Чуть что — сразу начинаю мерзнуть, даже летом, идет холод откуда-то изнутри, из груди… А в доме не топят. Он на отшибе стоит, вокруг голые холмы и голые черные кроны деревьев — вполне брейгелевский пейзаж, экзистенциальный даже. Свет тут часто отключают, сбои, видите ли, у них в подаче электроэнергии.
В прихожей гаснет свет.
Я привстаю и пару раз щелкаю выключателем. Ничего. Сажусь, приложив тыльную сторону ладони ко лбу. Лоб пылает. Выуживаю из кучи одежды шапку-ушанку и нахлобучиваю на голову. И угораздило же их всех троих, одновременно, уехать… Сима была в моей жизни всегда, иногда мне кажется, что с самого рождения. Лида и Снежана появились позже. Они друг с другом хорошо знакомы. Интересно, знают ли они, что все трое со мной… Лида намекала, что если ребенок покрепче заснет… да и Снежана обещала вырваться… Ну что за мысли лезут в голову!
Звонит телефон.
Трубка валяется рядом на полу, я беру ее и подношу к уху.
— Это ты?
Тихий женский шепот сквозь помехи. Чуть не роняю трубку, потому что-в первый момент кажется — говорит давешняя почтальонша.
— Ты слышишь?
— Кто это? — спрашиваю. Опять помехи, потом шепот:
— Это Сима.
— Сима? Ты откуда?
— У тебя кто-то есть? — шепчет она, не слушая. — У меня здесь какие-то всплески в ткани. К тебе что, прорвались оттуда? Отвечай!
— Что?
— Плохо слышно… Вот так, значит? Ты жди, я скоро буду.
— Будешь? Как будешь? Ты где?
В трубке стихает — даже гудки — и я осторожно кладу ее на пол. Как это Сима сейчас сможет приехать? Она ж в командировке, далеко. Или уже нет? Я представляю себе стоящих в дверях респектабельную Симу в крутом прикиде, вечную домохозяйку Лиду в коротком дешевом халатике, Снежану, еще почти подростка, постоянно жующую резинку, в джинсах и рубашке навыпуск…
Взгляд мой упирается в посылку. Лоскут бумаги опять отклеился и свернулся спиралью, обнажив что- то темное… ночь уже, не разобрать. Тускло отблескивают проникающим через окно слабым светом зеркальные дверцы шкафа. В них мой отраженный силуэт, тень среди теней, тянет руку к посылке. И все это время в воспаленный мозг пытается пробраться мысль о некой несообразности. Темный силуэт на коленях приближается к плоскому свертку и тянет, отрывая, оберточную бумагу. Обертка, шелестя, падает на пол, как легкое платье с женщины… и одновременно я понимаю, в чем несообразность: звонил радиотелефон. Без электричества?
