монотонная жизнь ознаменовалась лишь одним событием: плотник неожиданно заболел тяжелой, злокачественной ангиной.
Доктор сразу же определил эту страшную болезнь по его сильно распухшим, покрытым налетом миндалинам.
Но тут Клоубонни был уже в своей стихии, и болезнь, застигнутая врасплох его искусной тактикой, должна была быстро отступить. Лечение было очень простое, а аптека — под рукой. Доктор клал в рот пациенту небольшие кусочки льда; через несколько часов опухоль начала спадать, налеты исчезли. Сутки спустя Бэлл уже был на ногах.
Всех удивлял этот простой способ лечения.
— Это — страна ангин, — поучал Клоубонни, — поэтому необходимо, чтобы рядом с болезнью находилось и лекарство.
— Лекарство-то лекарством, но главное лекарь! — добавил Джонсон, в глазах которого доктор поднялся на недосягаемую высоту.
Клоубонни решил на досуге серьезно поговорить с Гаттерасом. Необходимо было отговорить капитана от его намерения подняться к северу, не захватив с собой ни шлюпки, ни лодки, ни куска дерева, на которых можно было бы переправиться через залив или пролив. Как всегда, верный своим принципам, капитан ни за что не соглашался плыть в шлюпке, сделанной из остатков американского судна.
Доктор не знал, как приступить к делу; между тем необходимо было быстро принять какое-то решение: в июне пора было двигаться в путь. Долго раздумывал он об этом, наконец, отведя в сторону Гаттераса, ласково спросил его:
— Скажите, Гаттерас, вы считаете меня своим другом?
— Конечно, — горячо ответил капитан, — лучшим, можно сказать единственным другом!
— Если я вам дам один непрошеный совет, — продолжал Клоубонни, — то поверите ли вы, что я даю его от чистого сердца?
— Да, потому что вы никогда не руководствуетесь эгоистическими соображениями. Но в чем же дело?
— Погодите, Гаттерас, я хочу вам предложить еще один вопрос. Считаете ли вы меня добрым англичанином, которому, как и вам, дорога слава и честь своей родины?
Гаттерас в недоумении посмотрел на доктора.
— Да, — отвечал он, — но почему вы меня об этом спрашиваете?
— Вы стремитесь к Северному полюсу, — продолжал Клоубонни. — Я понимаю ваше честолюбие и разделяю его; но, чтобы достигнуть цели, надо сделать все, что от вас зависит.
— Что ж, разве до сих пор я не жертвовал всем для успеха своего дела?
— Нет, Гаттерас, но вы не пожертвовали своими предубеждениями и сейчас отвергаете средство, которое совершенно необходимо для дальнейшего продвижения.
— А! — воскликнул капитан, — вы говорите о шлюпке и об этом человеке?
— Слушайте, давайте рассуждать спокойно, Гаттерас. Рассмотрим вопрос с разных сторон. Весьма возможно, что земля, где мы провели эту зиму, не простирается до самого полюса, до которого остается еще шесть градусов. Если сведения, которым вы до сих пор доверяли, окажутся правдивыми, то летом мы должны встретить на пути свободное ото льдов море. Теперь я спрошу вас: что мы будем делать, когда увидим перед собой свободный и благоприятный для плавания Северный океан, если у нас не окажется средств его переплыть?
Гаттерас молчал.
— Неужели вы остановитесь в нескольких милях от полюса только потому, что не на чем будет до него добраться?
Гаттерас уронил голову на руки.
— А теперь, — продолжал доктор, — рассмотрим "вопрос с точки зрения морали. Я понимаю, что каждый англичанин готов пожертвовать жизнью и состоянием для славы своей родины. Но если шлюпка, сколоченная из досок, взятых с американского судна, с корабля, потерпевшего крушение и потерявшего всякую ценность, — если такая шлюпка, говорю я, пристанет к неизвестному берегу или пройдет неисследованный океан, то неужели это умалит славу совершенного вами открытия? Если бы вы нашли на этих берегах брошенный экипажем корабль, неужели вы не решились бы им воспользоваться? Разве не главе экспедиции принадлежит вся честь открытия? Теперь я спрошу вас: не будет ли такая шлюпка, построенная четырьмя англичанами и управляемая экипажем, состоящим из четырех англичан, английской шлюпкой, от киля до кончика мачты?
Гаттерас молчал.
— Нет! — продолжал Клоубонни. — Будем говорить откровенно, — вас смущает не шлюпка, а Альтамонт.
— Да, доктор, — отвечал капитан. — Я ненавижу этого американца, как только может ненавидеть англичанин! Судьба поставила его у меня на пути, чтобы…
— Чтобы спасти вас!
— Чтобы погубить меня! Мне кажется, он глумится надо мной, распоряжается здесь, как хозяин, воображает, будто разгадал мои намерения и будто моя судьба в его руках. Разве он не выдал себя с головой, когда речь зашла о названиях вновь открытых земель? Говорил ли он хоть раз, что привело его в эти широты? Вам не вышибить у меня из головы мысль, которая меня прямо убивает: этот человек — глава экспедиции, снаряженной правительством Соединенных Штатов…
— Допустим, что так, Гаттерас; но почему вы уверены, что эта экспедиция направлялась к полюсу? Разве Америка, подобно Англии, не вправе попытаться открыть Северо-Западный проход? Во всяком случае, Альтамонт не знает о ваших намерениях, потому что никто из нас — ни Джонсон, ни Бэлл, ни я, ни вы — ни разу при нем об этом не говорил.
