невпопад. Ты и глазом моргнуть не успеешь, как очнешься на партсобрании. Тогда уж йогурту конец — перейдешь на десертино. А его сколько не хавай — все равно не поймешь, для чего он расфасован. А йогурта и след простыл. А годы несутся — не ухватить. Вот и прощелкаешь так личиной, покуда не придет тебе полный загибон и не станешь ты снова йогуртом.
Дублер
Я работаю дублером. Играю того чувака в резиновом прикиде из фильмона режиссера по фамилии Тарантино. Фильмон называется «Pulp Fiction». Мой герой появляется ближе к середине того фильмона, о котором я здесь толкую. Точнее, ближе к концу. Когда полицейский решает, кого ему отодрать: негра или боксера.
Такую роль играть легко. Резиновый чувак не говорит ни слова. Появляется на несколько секунд и молчит как рыба. Только в самом конце приглушенно так охает, когда боксер выписывает ему в торец.
Я стал играть эту роль, потому что я никто. У меня на лице волчанка, и когда я влезаю в резиновую шкуру, я могу:
1) появляться на людях так, чтобы никто не видел моего уродства;
2) надеяться, что меня позовут на передачу «Факир на час», ту самую, где надо спеть песню, подражая какой-нибудь звезде;
3) побороться за главный приз — поездку на Адриатику с участием в ночном гала-концерте.
Правда, мой герой не поет. Так что играть его проще других. Хотя что значит не поет? Не поет в самом первом фильмоне. А в жизни очень может быть, что поет. Или запоет в следующих сериях. Если они, конечно, будут.
Вообще-то я согласился на эту роль не с бухты-барахты.
«Pulp Fiction» смотрела, я не знаю, тьма народу. Забойная вещь. Молодежь от нее в угаре. Выходит, я вроде как символ этой гребаной жизни. Теперь и верить-то уже не во что. Разве в то, как одному кенту на заднем сиденье машины башку разносят.
А иной раз меня даже не узнают. Просто понятия не имеют о моем герое. В упор не замечают. Такие вот времена. Народ пошел легонечко с приветом. Не успели один фильмон отсмотреть, глядишь — уже на другой бегут. А кто кого играет, какой где герой, никто и знать не знает. Сплошная куча мала. Такое вот кино.
Ладно, авось прорвемся. А пока, кому интересно, я объясняю, откуда у меня эта шкура и что, мол, я работаю дублером того чувака в резиновом прикиде из фильмона одного американского режиссера по фамилии Т
Я не шугаюсь собственных чувств
Это Марко. Я чувак. Молодой.
Всего-то пятьдесят два. Я Козерог, а значит, на многое горазд. Я мэр своей комнаты.
Я провожу митинги стульев.
Они выступают по очереди, не толпятся, не пихаются перед телекамерами.
Я выслушиваю каждого, кто поднимает голос против моей кандидатуры.
Никакой дискриминации. Кто угодно может ограничить мою неограниченную власть от клубного постера «Милана» до фото Клаудии Шиффер. Такая личность, как я, придет к власти при любом раскладе внутрикомнатных сил.
Была у меня жена. И киндеры имеются. При случае шлют по открыточке. Только за всей этой пургой им не скрыть своего недовольства моим восхождением в мир большой политики.
В простынях ничего апокалипсического.
Напряженность в пыли за письменным столом. Небольшие волнения. В сводке теленовостей про то ни слова.
Иной раз делаю втык дверце шкафа. Она вечно противится комнатной дисциплине.
Сексом я обычно занимаюсь с абажуром. Заявляю это без понтов. Я не шугаюсь собственных чувств.
Нет-нет да и открою окошко. Шпокну голубя, прикрою створку и снова распахну.
Высунусь глянуть на небо. Какой там: голубей — не продохнуть. Заимели уже. Все мои политические инициативы пообсирали. Прямо на подоконнике.
Ничто не убедит меня, кроме звука моих шагов.
Хиляю себе и так и сяк. Вывожу границы государств между спальней и ванной. Черчу треугольники постоянного роста. Это надо видеть, это надо слышать. Во всей неукротимой мощи.
Одно время я был коммунистом. Был, потому что так было надо. Что было, то было. Теперь я не тот. Я сделал свой выбор. К лучшему. И мне хорошо. Если я за что и бьюсь, то уж знаю, за что. С плеча не рублю. Про государственный долг помню. В последние годы он лезет вверх. По официальным данным для мирового экономического сообщества.
Видак прикидывается веником. Затихорился в железном коробе возле телика, паиньку из себя строит. Знаем мы эти ля-ля-фа: под шумок сигналы тревоги отстукивает. Все резину тянет, хочет тихой сапой подсуропить мне анархию субъектов объектов.
Поэтому я его даже не распаковал.
Поэтому я не смотрю видеокассет. Я покупаю их и думаю о том, как счастливо мы заживем, когда меня, а не кого-нибудь еще выдвинут на пост всемирного руководства мыслями. Каждый божий день мысли уходят впустую после мировой дележки бабок.
Поэтому у меня есть иллюстрированные видеокаталоги по истории фашизма, садомазохистской порнографии, реликтам в их природной среде, суперзвездам американского баскетбола, мебели из орехового дерева из серии «Сделай сам».
Поэтому я часто сдвигаю швейную машинку на середину комнаты. Я смахиваю с нее пыль согласно долгосрочной программе по расширению территорий с учетом всеобщей прибыли.
Ножик с вилкой застыли на своих местах вместе с салфеткой и скатертью. Они-то знают, какие варианты я предложу сегодня моим соседям, этим крупным шишкам.
Кррр-упным шишакам.
Чип и Чоп
Я по жизни рубаха-парень. Мой знак — Близнецы. Окончил педучилище в городе Комо. Работаю с дядей на фирме.
По жизни я домосед. Любимое занятие — телик смотреть. Посмотрю немного — и на боковую. Так всю неделю, кроме субботы. В субботу мы куролесим. Мы — это я и Риккардо.
Мы дружим с первого класса. Во втором и пятом за одной партой сидели. После уроков вместе пинали мячик. В старших классах как-то подразошлись. Теперь вот куролесим на его «Пунто». По субботам.
Я тоже купил себе «Пунто». Это отечественная марка. Сейчас всем приходится несладко, и я решил помочь родной экономике.
Другой раз мы руляем не на его, а на моей машине. Тем более они одной масти. По идее надо бы раз на его, раз на моей.
Но мы нарочно руляем на его. Прямиком по шоссе. Всю неделю на фирме стоит сплошной треп по телефону. Треп-перетреп. Бывало, нарушишь правило, остановят тебя — и пошел треп. Время на улице спросят — опять трепись. Сантехника вызвал — снова чеши языком. И только по субботам можно пожить без трепотни.
По субботам за рулем у нас Риккардо. Я сижу рядом. Мы смотрим в окошко на машины. Они бесшумно проносятся мимо.
Мы молчим примерно полчаса. Потом еще столько же. Потом уже надо что-то сказать. Риккардо говорит:
— Чип.
Я выжидаю и ловлю радио «Молочные реки». Там заводят только итальянские песни. Смотрю на дорогу и отзываюсь:
— Чоп.
На той неделе едем мы, едем, и вдруг — бац: мотор заглох. Вышел я глянуть, что там. Риккардо за мной и тихонько так сквозь зубы:
