двадцать сантиметров выше, мне не видать бы его как своих ушей. Им невозможно было не любоваться — когда он спал, я смотрела на него: широкая грудь, плоский мускулистый живот с крохотной впадинкой пупка, раскинутые в стороны руки, узкие бедра, мускулистые ноги. В такие минуты мне казалось, что он может все на свете, и он напоминал мне то героя, то богатыря.
Но он просыпался, сонно чмокал губами, и я видела рядом с собой своего в доску парня, который просто хотел любить и быть любимым, которому нравилось подурачиться, подраться подушками, а еще он любил соленые огурцы с картошкой.
Этой зимой мы настолько углубились в переделку «Урала», что мне порой казалось — это никогда не закончиться. Где-то в районе городского интерната у незнакомых пацанов мы за смешную цену купили гнутую вилку от кроссового мотоцикла. Что это был за мотоцикл, так никто и не узнал. Через местных автогонщиков я вышла на токаря-умельца, который сказал, что он сумеет выправить вилку, а потом, в соответствии с чертежом Алексея, обрезать её. Два месяца я ходила за ним по пятам, прежде чем он выполнил свое обещание. Денег он с меня не взял, потому что в прошлом сам был заядлым мотогоном.
Вечерами Алексей вычерчивал траверсы для вилки. Так я обнаружила в нем еще одну удивительную и постоянно восхищающую меня черту, которой у меня не было, да и не могло быть по определению, ведь я была женщиной. Он мог посмотреть на запчасть и сразу же определить, откуда она, он в уме совершенно четко представлял, как будет выглядеть деталь, которой еще нет, какими будут её сочленения, и какие подшипники необходимо вставить, чтобы все это работало. На этой почве Алексей подружился с моей мамой, и когда мы приходили в гости, они вдвоем садились за большой письменный стол в комнате, включали настольную лампу, обкладывались со всех сторон справочниками по машиностроению и материаловедению и высчитывали градусы, диаметры и допуски. Я со школьных времен ненавидела черчение, и поэтому в круг избранных допущена не была.
А потом он разрезал раму моего мотоцикла. Я умоляла его не делать этого — ведь, по моим представлениям мотоцикл должен был быть большим. Чем больше, тем лучше.
Но Алексей улыбался и говорил, что это не так:
— Зачем он тебе нужен, большой? Ты и так его роняешь! Я сделаю тебе маленький, хорошенький мотоцикл. А раму нужно резать, чтобы вилка была под наклоном, и колесо выкатилось вперед. Ты сама все увидишь!
Но пока я ничего не видела. Я таскала тяжелую разрезанную раму по окраине Ангарска, и искала сварщика с «полуавтоматом». А потом нужно было хромировать «стаканчики» к приборам и фару от трактора «Беларусь», и я снова бегала, таская в сумке запчасти.
На Новый год Алексей подарил мне белорусский шлем. Шлем был открытым, черного цвета, с тонированным стеклом, которое опускалось и поднималось, словно забрало древнего рыцаря. А на день рождения я получила то, что хотела больше всего на свете — «рогатый» ураловский заводской руль: он сиял хромом, а я сияла от радости. После этого подарка мне пришлось ехать в Иркутск за тросиками от мотороллера «Муравей», которые подходили по длине, но разве это могло испортить впечатления от подарка? А еще он купил мне бесконтактное зажигание — после его установки проблемы с запуском двигателя исчезли.
Мы намучились, собирая мотоцикл — в самый последний момент сборки оказывалось, что какая-то крохотная деталька теперь не подходит, и её нужно переделывать, что нужно что-то удлинять, а что-то укорачивать, что-то перетачивать. Мы все делали в первый раз, и меня не удивляло, что нас преследуют неудачи. Пусть недостатки выявятся в гараже, чем где-нибудь на трассе. И все-таки мы немного «накосячили», как выразился Алексей. На переднее колесо мы решили установить хромированное крыло от японского мотоцикла, которое нам уступил запасливый Денис. Алексей изготовил специальные кронштейны, а потом сносил куда-то вилку, и ему приварили кронштейны к вилке. Да как! На совесть! От высокой температуры металл в районе шва повело, и вилка перестала работать. Пришлось применить развертку, потом промывать вилку, удаляя алюминиевую стружку. Вилка снова заработала, но уже хуже.
Первые же испытания показали — при сильном сжатии направляющую закусывало, и вилка складывалась и не работала.
— Зато как я обточил сам шов! — оправдывался Алексей, — Смотри, как заводской!
Переделывать было некогда, по улицам с ревом мотоциклов катилась весна, теплый день обгонял другой, еще более теплый день, и нам стало невмоготу. Этот нестерпимый зуд можно было снять только одним способом — сесть на мотоциклы.
Остальное доделаем на ходу. Как я выяснила намного позже, этот принцип был ошибочным, потому что никто и никогда не будет переделывать мотоцикл в середине сезона. Ведь сезон и так короткий — всего-то четыре месяца! Так что если в начале весны в мотоцикле есть недостаток, исправлять надо сразу, потом будет некогда!
Когда мы собрали мотоцикл, я сразу поняла, чего так долго добивался Алексей.
Мотоцикл стал короче, выше, ажурное тоненькое колесо от какого-то старого «Ижа» выкатилось вперед, мотоцикл сиял лаковой синей поверхностью бака и голубовато отсверкивал всеми хромированными и полированными деталями. Он прекрасно ложился в поворот, заводился «с полпинка», и, главное, подвески работали намного лучше.
Правда, он чуть-чуть потерял в скорости, и мне было трудно управлять на первой передаче, тут надо было привыкать. Так я стала счастливой владелицей единственного на весь Ангарск тюнингованного «Урала». Я была счастлива, не больше и не меньше.
Срамная (2002 год, 28 июня)
Ближе к утру по тенту палатки начинает барабанить дождь.
— Лёш… — мне не хочется даже шевелиться, не то что вылазить из палатки, все тело продолжает спать, мысли текут медленно, как здешний тягучий туман. — Дождь…
Он не хуже меня понимает, что это значит. Если Срамная поднимется, нам не выбраться. Только пешком, без мотоциклов. Но мотоциклы мы ни за что не бросим.
Разве что их у нас вырвут силой.
— Я понял… — еще сонно отвечает он и выбирается наружу — будить всех.
Через тридцать минут вещи собраны, мотоциклы прогреты. Время — четыре сорок пять утра. Наш маленький караван форсирует реку и движется дальше, на север.
Потом мы берем приступом еще одну реку, а потом еще… Через час ломается мотоцикл Мецкевича, — кажется, вышло из строя зажигание. Это картина Репина: семеро ждут одного. Это ведь не я, его, оказывается, можно и подождать. И мы ждем, ждем, ждем… Черт! Если бы он не варил кашу, а лучше смотрел за мотоциклом, этого не случилось бы. Но он плохой механик. Он слишком скуп, чтобы быть хорошим механиком. Кругом заросли ивы, со своего места я вижу только кусты, ближайший поворот дороги, и все. Я никак не могу понять, почему нельзя отправить кого-нибудь вперед на разведку. Если жалко бензина, можно было бы сходить пешком, я согласна пойти, но только не одна. Вдруг, за этим поворотом снова река? Тогда можно было бы переправиться через неё, пока Мецкевич ремонтируется.
Но я молчу. После вчерашнего мне уже все равно. Мы теряем час, и двигаемся вперед только для того, чтобы сразу остановиться, — через триста метров брод. Да что ж ты делаешь, Будаев, ну, неужели ты совсем ничего не понимаешь? Неужели нельзя всё хоть как-то организовать? Я в молчаливом бешенстве. Мы с Алексеем снова штурмуем реку. Отчего-то следом никто не переправляется. Снова заминка. На этот раз виновник задержки Женька Королев, — у него замкнуло проводку, и сгорели все предохранители. Меня оставляют одну. Плевать. Я заваливаюсь на тент коляски и засыпаю. Если бы мне кто сказал, что я смогу уснуть вот так, на дороге, в неизвестном месте, в проволглой одежде, лежа на неудобном мотоцикле, не поверила бы, но я сплю и даже вижу сон…
Через полчаса появляется Юрка. Он, посвистывая, с независимым видом осматривает окрестности и залазит спать в заросли стланника-кедрача. Скальник здесь покрыт толстым слоем беловатого сухого ягеля, сквозь который пробиваются махровые, короткие ветки кедра. Они похожи на ершики, — матово-зеленая, длинная, мягкая на ощупь хвоя покрыта каплями росы, на каждой ветке — по неспелой, душистой,
