первую комнату.
Вы, конечно, уже догадались, что эти два человека были принц Киссадор и волшебник Гордафур.
Вот слова, которыми они обмениваются:
— Ты помнишь, что ты мне обещал, Гордафур?
— Да, мой принц, и на этот раз ничто не может помешать мне похитить Ратину для вашего высочества.
— А когда она сделается принцессой Киссадор, я думаю, она вряд ли пожалеет о том, что мы ее похитили!
— Я глубоко уверен в этом! — ответил льстец Гордафур.
— А ты уверен, что тебе сегодня удастся выполнить свое намерение? — спросил принц.
— Судите сами! — ответил Гордафур, вытаскивая часы. — Через три минуты срок, на который я был лишен своей волшебной власти, истечет. Через три минуты палочка моя будет равна по силе палочке феи Фирменты. Если Фирмента смогла поднять членов этой семьи Ратон до ступени человеческих существ, — я со своей стороны могу заставить их спуститься до ступени самых низших животных!
— А сколько еще осталось минут до срока?
— Две минуты!..
— Вот они! — воскликнул принц.
— Я спрячусь вот в этом чулане, — ответил Гордафур, — и выйду оттуда, как только настанет время. Вы же, мой принц, удалитесь отсюда, но останетесь за этой большой дверью и не открывайте ее до того момента, как я закричу: «Теперь ты, Ратин!»
— Решено и, смотри, не щади моего соперника!
— Будете довольны!
Из этого видно, какая опасность еще грозила этой честной семье, уже испытавшей столько горя, и которая никак не может подозревать, что принц и волшебник находятся так близко!
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Ратин и Ратина только что торжественно вошли к себе. Герцог и герцогиня Ратон сопровождают их вместе с феей Фирментой, не пожелавшей покинуть прекрасного юношу и очаровательную девушку, которым она все время покровительствовала. Им, однако, нечего больше бояться ни принца Киссадора, ни волшебника Гордафура, которых никто никогда не видел в этой стране. И все же фея испытывает известную тревогу… какое-то тайное предчувствие опасности. Она знает, что Гордафур в самом скором времени снова приобретет свою власть волшебника, и это невольно заставляет ее чего-то опасаться.
Само собой понятно, что и Ратана здесь, и предлагает свои услуги молодой хозяйке так же, как дон Рата, который больше ни на шаг не покидает своей супруги; кузен Ратэ тоже присутствует.
Однако фея Фирмента, все еще встревоженная, торопится поскорее убедиться, не спрятался ли где- нибудь Гордафур, за какой-нибудь занавеской, под какой-нибудь мебелью… Она смотрит везде… Никого!..
И вдруг боковая дверв неожиданно раскрывается в ту самую минуту, когда фея говорит молодой паре:
— Будьте счастливы!
— Пока еще нет! — гремит ужасный голос.
На пороге появляется Гордафур, в руке которого дрожит волшебная палочка. Фирмента теперь уже бессильна помочь несчастному семейству!
Страх парализовал всех присутствующих. Сперва они несколько секунд стоят точно окаменелые, потом отступают все вместе, толпясь возле феи, чтобы найти защиту от ужасного Гордафура.
— Добрая фея, — повторяют они, — разве вы нас покинете!.. Добрая фея, защитите нас!
— Фирмента, — говорит Гордафур, — ты истощила свою власть, чтобы спасти их, я же снова приобрел все мое могущество, чтобы их погубить! Теперь твоя палочка уже ничего не может сделать для них, тогда как моя…
Говоря это, Гордафур потрясает палочкой; она описывает быстрые крути, свистит в воздухе, точно одаренная сверхъестественной жизнью.
Ратон и его близкие поняли, что фея обезоружена, так как она уже не может защитить их при помощи превращения в более высшие существа.
— Фея Фирмента! — объявляет Гордафур, — ты сделала из них людей! Теперь я сделаю из них скотов!
— Пощадите, пощадите! — шепчет Ратина, протягивая с мольбою руки к волшебнику.
— Никакой пощады! — отвечает Гордафур. — Первый из вас, до которого дотронется моя палочка, будет обращен в обезьяну!
Сказав это, Гордафур идет к группе несчастных, которая рассеивается при его приближении.
Если бы вы видели, как они бегали по комнате, откуда они не могут выбраться, так как все двери затворены. Ратин защищает Ратину, вовсе не думая об опасности, угрожающей лично ему.
Да! — опасность грозит ему самому, потому что волшебник только что воскликнул:
— Что касается тебя, прекрасный юноша, — Ратина вскоре не будет в состоянии смотреть на тебя без отвращения!
При этих словах Ратина падает без чувств в объятия своей матери, а Ратин бежит по направлению к главной двери, в то время как Гордафур бросается к нему.
— Теперь ты, Ратин! — восклицает он.
И он изо всех сил наносит ему удар палочкой, точно у него в руках меч…
В это же самое мгновение главная дверь раскрывается, на пороге появляется принц… предназначенный Ратину удар задевает его…
Волшебная палочка коснулась принца Киссадора… теперь это уже не принц, а ужасный шимпанзе!
Какая ярость овладевает им! Он, так гордившийся своей красотой, он, полный самоуверенности и тщеславия, теперь — отвратительная обезьяна с гримасничающей мордой, с длинными ушами, с выдающейся пастью, с руками, доходящими до колен, с расплющенным носом и желтой кожей, покрытой щетинистой шерстью.
На одной из стен комнаты висит зеркало! Он смотрится в него!.. И у него вырывается ужасный крик!.. Он бросается на Гордафура, пораженного собственной неловкостью!.. Он хватает его за шею и начинает душить своими сильными обезьяньими руками.
Тогда пол раскрывается, как по традиции случается во всех феериях, — оттуда вырываются клубы пара, и злой Гордафур исчезает среди огненных языков.
Затем принц Киссадор раскрывает окно, одним скачком вылетает в него и отправляется в соседний лес к своим собратьям.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Теперь, конечно, я никого не удивлю, рассказав, что все окончилось апофеозом, среди ослепительной декорации, способной вполне удовлетворить зрение, слух, обоняние и даже вкус… Глаз любуется самыми прекрасными пейзажами под восточным солнцем. Слух ласкают райские мелодии. Обоняние услаждается опьяняющими ароматами, льющимися из миллиардов цветов. Уста ощущают воздух, насыщенный запахом самых удивительных плодов.
Одним словом, все счастливое семейство в восторге до такой степени, что Ратон, сам отец Ратон, не чувствует больше своей подагры. Он излечен и швыряет в сторону свой костыль!
— А-а! — восклицает герцогиня Ратонна, — так вы уже не больны подагрой, друг мой?
