В канонический текст трилогии эти строки не вошли, хотя они много говорят об отношении Блока к мартовской встрече, перекликаются с описанием ее в дневнике. А через три дня Блок сочиняет необычное стихотворение «Пять изгибов сокровенных…» с целью «запечатать» свою тайну. Оно, что называется, «для себя» и не будет опубликовано вплоть до 1919 года. Там перечисляются загадочные цифры: «Семь и десять по краям, / Восемь, девять, средний храм…» На поверку это всего-навсего номера линий Васильевского острова, по которым юный поэт идет за той, что еще не стала адресатом его лирики, но очень скоро ею будет.
Потом наступает «мистическое лето», как его назовет Блок впоследствии. Блок часто приезжает из Шахматова в Боблово в белом студенческом кителе на белом коне по кличке Мальчик. Любовь Дмитриевна сидит на террасе в желтовато-розовом платье, в руках у нее книга и цветок красной вербены. Начинается разговор. Однажды Блок признается, что пишет стихи, а в следующий раз привозит четыре стихотворения. Любови Дмитриевне нравится сонет с греческим названием «Аγρафа δоγμаτа» («Неписаные догматы»), а стихотворение «Servus — Reginae» («Раб — Царице») повергает ее в волнение последней строфой:
В этих, написанных полтора года назад стихах лирическое «ты» достаточно отвлеченно, но у Любови Дмитриевны, по ее словам, «щеки зарделись пожаром». Поэт как бы приглашает ее примериться к роли Царицы…
Четвертого июня 1901 года написано первое легендарное стихотворение Блока.
Что мы имеем в виду под «легендарностью»? «Legenda» по–латыни — герундив от глагола «legere» («читать»), буквально значащий «то, что должно быть прочитано». С этой точки зрения легендарными становятся стихи не просто «лучшие», а самые читаемые, хрестоматийные, вошедшие в канон русской поэзии и адекватно представляющие автора. Стихи, которые представители культурного сообщества помнят наизусть или «близко к тексту». Стихи, для разговора о которых достаточно процитировать несколько начальных строк:
Курсив — авторский — отсылка к стихотворению Владимира Соловьева
«Зачем слова? В безбрежности лазурной…», где есть строки:
Сначала Блок дает к своей четвертой строке сноску, а готовя последнее свое собрание (вышедшее уже посмертно, в 1922 году), выносит Соловьевские строки в эпиграф. Перекличка здесь не только словесная, но и ритмическая. Начав стихотворение шестистопным ямбом, автор в четвертом стихе переходит на пятистопный, а затем идет своеобразный диалог двух размеров. Два голоса, теза и антитеза звучат и в финале:
Весной 1901 года Блок впервые прочитал стихи Соловьева. Кто он для Блока? Это не отношения ученика и учителя. И слово «влияние» не совсем точно в данном случае. Не претендуя на терминологическую строгость, рискнем назвать это духовным соавторством (учитывая, что подобные «соавторы» в судьбе Блока чередовались и сменялись, что никто не стал единственным навсегда).
Философ и поэт, точнее философ-поэт Владимир Соловьев — знаковая фигура рубежа XIX—XX веков. Сама дата его смерти — 1900 год — символична. Это символ перехода литературы от реализма к символизму, переключения сознания интеллигенции с социально-политического позитивизма на религиозно-философское постижение бытия, сопряжение платоновского типа мышления с российской и всемирной исторической ситуацией рубежа двух столетий.
Соловьев — собеседник Достоевского в годы написания «Братьев Карамазовых» (черты молодого философа усматривали и в Алеше, и в Иване). Наставника и вдохновителя видел в Соловьеве Вячеслав Иванов. Успел встретиться и поговорить с ним весной 1900 года Андрей Белый. Блоку же не повезло: несмотря на знакомство с соловьевским кланом, Владимира Сергеевича он увидит лишь однажды, в феврале 1900 года, панихиде и похоронах одной родственницы. «Длинное лицо у притолки, так что целое мгновение я употребил на понимание глаз, пока не стукнулся глазами о его глаза. Вероятно, на лице моем выразилась душа, потому что Соловьев тоже взглянул долгим сине-серым взором. Никогда не забуду — тогда и воздух был такой», — расскажет Блок в письме Георгию Чулкову пять лет спустя.
В том же письме он вспомнит, как потом шел за катафалком позади Соловьева, видел его несуразную шубу и стальную гриву, а некто воскликнул: «Экая орясина!» (еще через пять лет в своей речи «Рыцарь- монах» Блок опишет тот же эпизод иначе: генерал, шедший рядом, называет Соловьева «дубиной»). Но это прозаические подробности, а главное здесь — ощущение поэтической преемственности. 31 июля Соловьев уйдет из жизни, и, как сказано Блоком в том же письме: «…Рок исполнил его всего Несказанным, и это не от убыли, а от прибыли пролилась его богатейшая чаша, когда он умирал (и на меня упала капелька в том числе)».
Вслед за чтением стихов Соловьева Блок тем летом принимается за его философские сочинения. Их
