плечи, что тот не мог сопротивляться.
Пробежав шагов двадцать, Годфри, наконец, смог остановиться и, отдышавшись, вопросительно поглядел на Карефиноту.
Негр с испуганным видом показал ему рукой на зверя, неподвижно стоявшего от них шагах в пятидесяти.
Это был бурый медведь. Обхватив лапами ствол дерева, он зловеще качал головой сверху вниз, будто собирался броситься на охотников.
Годфри, не задумываясь, поднял ружье и выстрелил, раньше чем Карефиноту успел его удержать.
Сразила ли пуля зверя? Вполне возможно. Был ли он убит? Утверждать это было трудно. Во всяком случае, широко расставив лапы, медведь рухнул к подножью дерева.
Нельзя было медлить ни минуты. Борьба с этим страшным животным могла привести к плачевным результатам. Известно, что в лесах Калифорнии даже лучшие охотники рискуют жизнью при встрече с бурым медведем.
Поэтому Карефиноту, как видно знавший повадки хищников, схватил Годфри за руку и потащил к Вильтри, а тот, понимая, что осторожность здесь необходима, не стал сопротивляться.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ,
в которой положение, и без того весьма серьезное, все более и более осложняется
Присутствие на острове дикого зверя заставило серьезно призадуматься. Какие еще испытания будут уготованы людям, заброшенным сюда по прихоти судьбы?
Годфри не счел возможным скрыть от Тартелетта это последнее происшествие и, кажется, поступил опрометчиво.
— Медведь! — воскликнул учитель танцев, с таким ужасом озираясь по сторонам, будто целая стая зверей уже осаждала Вильтри. — Но откуда взялся медведь? Ведь до сих пор их не было на нашем острове! А раз уж появился один, то, несомненно, появятся и другие и, может быть, не только медведи, но и ягуары, пантеры, гиены, львы!
Воспаленному воображению Тартелетта остров Фины представлялся теперь сплошным зверинцем с вырвавшимися из клеток хищниками.
Годфри спокойно возразил, что не следует ничего преувеличивать. Он видел пока только одного медведя, и это факт! Но почему медведь не попадался ему раньше, объяснить трудно, а, вернее сказать, невозможно. Во всяком случае, рано еще делать вывод, что остров наполнен кровожадными хищниками, которые рыщут в лесах и прериях. Тем не менее, нужно быть начеку и не выходить без оружия.
Несчастный Тартелетт! С этого дня все его существование состояло из сплошных ужасов, волнений и бесконечных страхов, к которым примешивалась еще тоска по далекой Калифорнии.
— Нет уж, спасибо! — повторял он. — Ко всем удовольствиям еще и звери в придачу! Довольно! Хватит! Я требую, чтобы меня отправили домой!
Если бы только это было возможно!
Годфри и его спутники стали теперь осторожнее. Звери могли появиться не только со стороны берега или прерии, но и притаиться где-нибудь поблизости среди группы больших секвой. Нужно было заранее принять серьезные меры для защиты жилища на случай внезапного нападения. Прежде всего, наши герои укрепили дверь, чтобы она могла выдержать удары когтей хищного зверя. Для скота Годфри решил устроить хлев, где козы, агути и бараны могли бы находиться в безопасности хотя бы ночью. Но это было делом нелегким. Ограда получилась не слишком прочной и не такой высокой, чтобы помешать медведю свалить ее или гиене перепрыгнуть.
Карефиноту возложил на себя ночные дежурства возле Вильтри, что давало, по крайней мере, гарантии от всяких неприятных неожиданностей. И хотя он подвергался опасности, но хорошо сознавал, что оказывает эту услугу своим освободителям, и продолжал стоять на часах, несмотря на то, что Годфри уговаривал его дежурить с ним поочередно.
Прошла еще неделя, а страшные гости так и не показывались в окрестностях Вильтри. Теперь Годфри без особой необходимости далеко от дома не уходил. За баранами, козами и агути, пасшимися на соседнем лугу, учредили строгий надзор, и чаще всего обязанности пастуха исполнял Карефиноту. Ружья он с собой не брал, так как до сих пор не научился с ним обращаться, зато за поясом у него всегда был заткнут охотничий нож, а в правой руке он сжимал топор. С таким вооружением ловкий и сильный негр мог, не колеблясь, броситься не только на медведя, но, если бы пришлось, и на тигра.
Однако ни медведь, ни тигр и никакой другой зверь в Вильтри до сих пор не пожаловали. Мало-помалу Годфри начал успокаиваться, возобновил свои прогулки по острову и даже стал ходить на охоту, хотя и не забирался в самую чащу леса. Когда его сопровождал Карефиноту, Тартелетт, тщательно заперев дверь, забивался в дупло и ничто не заставило бы его оттуда выйти, даже если бы нужно было давать уроки танцев! Когда же Годфри уходил один, танцмейстер оставался с туземцем и с большой настойчивостью занимался его воспитанием.
Тартелетт сначала решил научить его самым употребительным английским словам, но голосовой аппарат негра был настолько не приспособлен к английской фонетике, что от уроков пришлось отказаться.
— Хорошо! — решил Тартелетт. — Раз я не могу быть его учителем, то буду его учеником.
И он стал заучивать междометия, которые произносил туземец.
Напрасно Годфри внушал ему, что от этих занятий не будет никакого проку: Тартелетт настаивал на своем. Учителю танцев хотелось знать полинезийские названия предметов, на которые он указывал Карефиноту.
Очевидно, Годфри недооценивал талантов своего учителя. Тартелетт оказался способным учеником и по истечении пятнадцати диен запомнил пятнадцать слов. Например, он твердо усвоил, что на языке Карефиноту „бирси“ означает огонь, „араду“ — небо, „мервира“ — море, „дура“ — дерево и так далее. Он так восторгался своими успехами, будто получил первый приз на конкурсе лучших знатоков полинезийских наречий.
В благодарность за это он решил обучить Карефиноту хорошим манерам и основным правилам европейской хореографии.
Годфри не мог отказать себе в удовольствии от души посмеяться! Однако, чтобы скоротать время, он и сам, по воскресеньям, когда был свободен, охотно присутствовал на уроках знаменитого танцмейстера Тартелетта из Сан-Франциско.
Действительно, зрелище было презабавным. Несчастный туземец, обливаясь потом, с невероятным трудом проделывал элементарные танцевальные экзерсисы. Но при всем его прилежании и покорности, не так-то просто было превратить полинезийца, с его неуклюжими плечами, отвислым животом, вывернутыми внутрь коленями и ногами, в нового Вестриса или Сен-Леоне.[32]
Тартелетт доходил до неистовства, а Карефиноту, кротко страдая, учился изо всех сил. Трудно вообразить, каких ему стоило усилий встать в первую позицию! А когда дело доходило до второй, а потом и до третьей — мучениям не было конца!
— Гляди на меня, тупица! — кричал Тартелетт, больше всего ценивший в занятиях наглядность. — Ноги врозь! Еще больше врозь! Носок одной ноги приставить к пятке другой! Раздвинь колени, болван! Убери плечи, дубина! Голову прямо!.. Руки округлить!..
— Но вы требуете от него невозможного, — вступался Годфри.
— Для умного человека нет ничего невозможного — неизменно отвечал Тартелетт.
— Но его телосложение к этому не приспособлено…
— Приспособится! Отлично приспособится! Потом этот дикарь будет мне бесконечно признателен за то, что я научил его, как нужно входить в салон.
— Но ведь ему никогда не представится случай попасть в салон!
— Кто знает, Годфри! — невозмутимо возражал учитель.
