— Счастливого пути! — крикнул Уильям Кольдеруп.
— А еще важнее — благополучного возвращения! — крикнул в ответ учитель танцев и изящных манер.
— Смотри, Годфри, — добавил Кольдеруп, — никогда не забывай девиза, начертанного на корме «Дрима» «Confide, recte, agens!»[12]
— Никогда не забуду, дядя Виль! Прощай, Фина!
— Прощай, Годфри!
Пароход отошел. С борта и с пристани махали платками до тех пор, пока с той и другой стороны можно было хоть что-нибудь разглядеть.
Вскоре «Дрим» оставил позади бухту Сан-Франциско, едва ли не самую большую в мире, затем миновал узкий канал «golden-gate»[13] и, наконец, очутился в водах Тихого океана, будто и в самом деле ворота за ним только что закрылись.
ГЛАВА ШЕСТАЯ,
в которой читателю придется познакомиться с новым персонажем
Путешествие благополучно началось. Впрочем, читатели охотно согласятся, что отчалить от гавани куда легче, чем возвратиться.
Учитель танцев Тартеллет любил часто повторять со свойственной ему неоспоримой логикой:
— Путешествие всегда имеет свое начало. Важнее, где и когда оно кончится.
Дверь от каюты Годфри выходила в полуют, расположенный в кормовой части «Дрима» и служивший столовой. Наш юный герой устроился со всем возможным комфортом. Портрету Фины было предоставлено место на самой светлой стене. Койка, умывальник, несколько шкафчиков для одежды и белья, рабочий стол, удобное кресло — что еще нужно путешественнику двадцати двух лет?
В таких условиях можно и двадцать два раза объехать вокруг света! Не обладал ли Годфри тем возрастом, здоровьем и хорошим настроением, которые дают человеку наилучшую практическую философию?
Ах, молодые люди, молодые люди! Путешествуйте, если можете, а если не можете… все равно путешествуйте!
А вот Тартелетту было совсем невесело. Его каюта, находившаяся рядом с каютой Годфри, казалась ему слишком узкой, койка — невозможно жесткой, а свободное пространство в шесть ярдов явно недостаточным, чтобы проделывать там всевозможные па.
Мог ли турист подавить в нем хоть на время призвание учителя танцев и хороших манер? Нет! Оно было у него в крови и, надо думать, что даже в предсмертный час его ноги будут находиться в первой танцевальной позиции: пятки вместе, носки врозь.
Трапезы решили проводить сообща. Годфри и Тартелетт получили места друг против друга, а капитан и его помощник — на противоположных концах так называемого «качечного стола». Это ужасное наименование «качечный стол» или «стол боковой качки» не вызывало сомнений, что место учителя танцев часто будет пустовать.
Девятого июня, в день отъезда, погода стояла прекрасная. Дул легкий северо-восточный бриз. Чтобы набавить скорость, капитан Тюркот приказал поднять паруса, после чего «Дрим» перестал раскачиваться с боку на сок. А поскольку волна набегала теперь сзади, меньше беспокоила и килевая качка. Лица пассажиров не изменили своего выражения: не было ни зажатых носов, ни запавших глаз, ни посиневших губ, ни бледных щек. Плавание проходило пока вполне сносно. Пароход шел в юго-западном направлении, по спокойному, только слегка пенящемуся морю, и американский берег скоро исчез за горизонтом.
В течение двух следующих дней ничего значительного не произошло. «Дрим» шел по-прежнему хорошим ходом.
Начало путешествия было благоприятным, хотя капитан Тюркот иногда проявлял беспокойство, не укрывшееся от его пассажиров. Каждый день, как только солнце переходило через меридиан, он с необыкновенной пунктуальностью определял местонахождение корабля. Затем он запирался со своим помощником в каюте, и там они долго что-то обсуждали, словно могло произойти какое-нибудь важное событие. Правда, секретные совещания ускользнули от внимания Годфри, неискушенного в делах навигации, но у некоторых матросов вызывали недоумение.
Недоумение было тем большим, что по ночам, два или три раза в течение первой недели плавания, «Дрим» без видимой причины менял курс. То, что было бы естественным для парусного судна, зависящего от атмосферных явлений, было непонятно и неестественно для парохода, который мог всегда идти по намеченному курсу, снимая паруса при неблагоприятном ветре.
Утром 12 июня на борту произошел неожиданный инцидент.
В ту минуту, когда капитан Тюркот, его помощник и Годфри как раз собирались приступить к завтраку, на палубе послышался странный шум и на пороге столовой показался боцман.
— Капитан! — обратился он к Тюркоту.
— Что случилось? — воскликнул Тюркот, бывший — как истый моряк — всегда настороже.
— На борту оказался китаец, — ответил боцман.
— Китаец?
— Да. Самый настоящий. Мы только что обнаружили его на дне трюма.
— Тысяча чертей! — вскричал Тюркот. — Бросить его в море.
— All right! — ответил боцман.
Как и многие калифорнийцы, зараженные презрением к сынам Небесной империи,[14] он нашел это приказание как нельзя более правильным и готов был исполнить его без малейших угрызений совести.
Капитан Тюркот в сопровождении Годфри и своего помощника вышел из столовой и направился к баку.
Они увидели китайца, отбивавшегося от двух или трех матросов, которые скрутили ему руки и награждали ударами. Это был человек лет тридцати пяти — сорока, с умным лицом, щеками, лишенными всяких признаков волосяного покрова, слегка осунувшийся от шестидневного пребывания в спертом воздухе трюма. Найден он был в этом убежище только по чистой случайности.
Капитан тут же велел матросам отпустить несчастного.
— Кто ты? — спросил он.
— Сын солнца.
— Как твое имя?
— Сенг-Ву, — ответил китаец.
— Что ты здесь делаешь?
— Плыву, — спокойно ответил китаец, — и при этом не причиняю вам ни малейшего вреда.
— Верно! Ни малейшего вреда!.. А когда ты успел спрятаться в трюме? Незадолго до отхода?
— Так оно и было, капитан.
— Чтобы бесплатно прокатиться из Америки в Китай, на тот берег Тихого океана?
— Да, если вам угодно.
— А если мне это неугодно? Если я предложу тебе добраться до Китая вплавь?
— Попробую, — с улыбкой ответил китаец, — но, скорее всего, я утону по дороге.
— Ах, вот как! Сейчас я научу тебя, как экономить деньги на проезд.
И сверх меры рассерженный капитан, вероятно тут же привел бы свою угрозу в исполнение, если бы не вмешался Годфри.
— Послушайте, капитан, — обратился он к Тюркоту. — Лишний китаец на борту «Дрима» это значит одним китайцем меньше в Калифорнии. А там их достаточно…
— Даже предостаточно, — заметил немного успокоившийся Тюркот.
— Действительно, их там слишком много, — продолжал Годфри.
— Итак, за то, что этот оборванец счел нужным освободить от своего присутствия Сан-Франциско, он
