запрещение сыросек и степных пожогов. Лядо было сохранено и просуществовало вплоть до Октябрьской революции, правда, лишь на Крайнем Севере и в очень ограниченном масштабе. Но к концу XIX века (а кое-где и значительно раньше) эта система уже сделала свое дело: Европа облысела, в большинстве мест леса вовсе исчезли, а их остатки сейчас все без исключения строго охраняются законом.
Таким образом, если в первый самый большой по времени период своего существования на Земле человек сумел окружить себя новыми, природе ранее неизвестными, «домашними» растениями и животными, то уже в следующий период он энергично принялся окружать себя искусственным пейзажем. «От природы Германии, — писал Энгельс, — какой она была в эпоху переселения в нее германцев, осталось чертовски мало. Поверхность земли, климат, растительность, животный мир, даже люди бесконечно изменились, и все это благодаря человеческой деятельности».
Насколько далеко зашла преобразующая деятельность человека уже за две с половиной тысячи лет до наших дней, видно из следующих строк великого греческого философа Платона. «…в те времена еще не поврежденный край имел и высокие горы, и равнины, которые ныне зовутся каменистыми, а тогда еще были покрыты мягкой почвой, и обильные леса в горах… ибо воды, каждый год изливаемые от Зевса, не погибали, как теперь, стекая с оголенной земли в море, но в изобилии впитывались в почву, а потому не было повсюду недостатка в источниках рек и ручьев… Таким был весь наш край от природы… И вот остался, как бывает с малыми островами, сравнительно с прежним состоянием лишь скелет истощенного недугом тела, когда вся мягкая и тучная земля оказалась смытой и только один остов еще перед нами».
Темп наступления на природу нарастает непрерывно. За последние 30–40 лет человеку пришлось объявить неприкосновенными тысячи разновидностей животного и растительного мира, создать многочисленные заповедники в разных уголках планеты. Постепенно он пришел к выводу, что объявленная им когда-то война природе есть война, в которой проигрывают обе стороны, ибо любая одерживаемая им победа может обернуться поражением. Так первичное освоение лесных земель в Европе привело к сведению лесов, ухудшению климата, развитию процессов оврагообразования, водной эрозии. За два тысячелетия континент постарел так, как не старел за предыдущий миллион лет. Правда, с одной стороны, это дало возможность Европе стать современной Европой, зато, с другой — уже за много веков до нашего времени поставило перед нею проблему истощения земли.
Глава 3
О загнанном арабском скакуне и причинах усталости земли
В. Докучаев сравнивал наши черноземы с загнанным арабским скакуном и настойчиво требовал для них отдыха. Рецепт не нов, однако, к чести В. Докучаева, он и не считал себя его первооткрывателем.
Когда современники Галилея вскоре после изобретения им телескопа обвинили его в плагиате, ибо незадолго до этого события подобное же открытие совершил один голландский часовщик, Галилео ответил примерно так: «Дело не в самом телескопе, а в тех путях, которыми мы оба шли к нему. Часовщик изобрел его случайно, сопоставляя отшлифованные им линзы, я — изучая законы преломления света в них».
Мужички задолго до В. Докучаева знали, что земле нужен отдых, он лишь первым сказал почему.
Впрочем, на этот вопрос пытались ответить многие и много раньше В. Докучаева. Первое, что, естественно, приходило в голову, — это мысль о нехватке пищи для растений.
Однажды некий Бернар Палисси попытался доказать, что растению для произрастания нужна… земля. Это наглое мнение повергло ученых, его оппонентов, в столь страшный гнев, что они даже заключили несчастного в Бастилию, где после длительного пребывания он и скончался в 1589 году 80-летним стариком. Книга, написанная этим «еретиком», называлась по тем временам совсем недлинно: «Чудесные рассуждения о природе вод и источниках естественных и искусственных, о металлах, солях, камнях, об огне и землях со многими другими тайнами предметов, встречающихся в природе, с приложением трактата об удобрениях земли». Монография, как видим, достаточно всеобъемлющая, а потому, естественно, и не слишком оригинальная.
Палисси во многом повторял старых античных авторов первых агрономических трактатов. Римлянам были известны многие тайны «худой» и «жирной» земли; они знали толк в удобрениях навозом и зелеными растениями, запахиваемыми в пашню. Правда, в эпоху Юлия Цезаря полагали, что на растения сильно действуют небесные светила, так что одну из систем полеводства так и назвали сидеральной, что означает — звездная. Но большого практического смысла означенная теория «звездного питания растений» не имела.
А вот во времена злополучного Бернара всерьез верили, что растению для питания нужна только вода, а земля — вовсе ни к чему, разве только для поддержания стебля в вертикальном положении. «Водная теория» питания господствовала долго, упорно пренебрегая всем многовековым опытом земледелия, выраженным в древней мудрости: «Тление есть мать растительности». Косность сторонников этой теории была столь велика, что М. Ломоносов с раздражением восклицал по их адресу: «Натуральную науку более помрачили, нежели свету ей придали!»
Не следует, однако, думать, что водная теория питания была совершенно умозрительной и вовсе безосновательной, а ее сторонники были сплошь Митрофанушками от науки. Напротив, в их числе были, например, великий Фрэнсис Бэкон, лорд Верулемский, ее разделял известнейший физик-экспериментатор Роберт Бойль и немало других лиц со столь же громкими фамилиями. Конечно, во многом эта теория была рождена «в плоскости письменного стола», но что можно возразить против следующего описания знаменитого «брюссельского опыта» Ван-Гельмонта (1577–1644 гг.)?
«Я взял глиняный сосуд, в котором поместил 200 фунтов высушенной в печи земли, затем смочил ее дождевой водой и посадил ветвь ивы, весившую 5 фунтов. Ровно через пять лет из нее выросло дерево, которое весило 169 фунтов и 3 унции. В сосуд никогда не вносили ничего, кроме дождевой или дистиллированной воды для увлажнения земли, когда это было необходимо, и через пять лет сосуд остался полным земли, которая еще больше уплотнилась. Для того чтобы никакая пыль не попала в почву, сосуд был закрыт листом жести с множеством отверстий. Я не взвешивал листьев, опадавших осенью. По окончании опыта я снова высушил землю и получил те же самые 200 фунтов, как и в начале опыта, за исключением примерно двух унций. Следовательно, 164 фунта древесины, коры и корней выросли из одной только воды».
Вдумайтесь-ка во все это! А не имеем ли мы здесь дело просто с чудом? И не чудо ли все окружающее нас буйство растительного мира? Когда ягненок превращается в овцу, нам все ясно: за всю свою жизнь он потребляет во много раз больше килограммов пищи, чем наращивает мяса. А что «ела» ветка ивы, посаженная в прокаленный грунт и поливаемая дистиллированной водой?
И не удивительно, что Роберт Бойль, повторив опыт Ван-Гельмонта и подвергнув растение сухой перегонке, пришел к выводу, что «соль, спирт, земля и даже масло могут быть произведены из воды».
О «еретике» Палисси вспомнили лишь через два столетия. Не первый и, к сожалению, не последний случай сведения счетов на поприще науки закончился «посмертным признанием заслуг». К этому времени водная теория питания растений была побита. Было доказано, наконец, что земля все же нужна растению.
Опыт Р. Бойля относится к 1661 году. В самом конце XVII века англичанин Джон Вудворд в полном
