наоборот.
– И то верно, – согласился отец. – Корми его, возись с ним, а вырастет – изьян какой-нибудь обнаружится.
– Изьян изьяну рознь. – Дед взглянул на Витальку. – Надо судить по тому, для чего растишь собаку. Помню, до войны у меня был сеттер – не чистый, помесь с таксой. Небольшая такая, неказистая с виду собака – на выставку бы её и близко не пустили, а я с ней восемь лет охотился и не променял бы её ни на какую чистопородную, будь у неё хоть двадцать медалей и дипломов. А после, как пришёл с фронта, взял чистокровного спаниеля, думал натаскать его на птицу; мучился с ним, мучился и всё без толку, но красавец был – как раз для выставки.
– Сколько же за него могут дать, как он вырастет? – отец опустил на пол щенка.
– Зачем тебе это знать? – покосился на него дед. – Продать, что ли, собираешься?
– Просто не излишне знать.
– Это как раз и зависит от того, какие у него обнаружатся изъяны.
– Какие? – насторожился отец.
– Кто знает, – пожал плечами дед. – Плохой экстерьер, нестандартный рост, неправильный прикус – мало ли что может быть.
– Вроде кота в мешке, значит, взяли. А сожрёт он, поди, пока вырастет, сотни на полторы, а то и на две, не меньше.
– Брось ты подсчитывать, – сказала мать. Она сидела на корточках перед щенком и осторожно гладила его. – Молока, что ли, у нас не хватит? Да и потом много ли ему будет надо? Кости выбрасываем, суп иной раз выливаем. И с чего ему быть плохой собакой?
– Суп выливаем, – фыркнул отец. – Тогда поросёнка надо кормить. Там уж дело верное, не прогадаешь. На экстерьер поросёнка-то больно не глядят. – Он тихо рассмеялся.
Дед молча встал и ушёл в свою комнату.
2
На следующее утро дед стал готовиться к охоте. На его столе стоял рекопер – приспособление для снаряжения патронов, весы с маленькими гирьками, мерки для пороха и дроби, навойник, нож для резки пыжей. Обычным у охотников прибором «барклай» дед никогда не пользовался, он объяснил Витальке, что этот прибор портит капсюли и вдавливает донную часть гильзы, оттого и бывают осечки.
Дед одну за другой вытаскивал пули из патронов своего карабина и досыпал порох.
Виталька стоял рядом и следил за его работой. Он знал, что дед досыпает в патроны порох, когда идёт на медведя. Обычный винтовочный заряд был слишком слаб. Пуля закипала в медвежьем сале, не пробивала его.
Но время охоты на медведя ещё не пришло, а дед готовил уйму патронов. И почему-то на этот раз не позволил Витальке помогать ему. Да и пороха сыпал больше, чем надо.
– На кого ты собираешься охотиться, дедушка? – спросил мальчик.
– Это на всякий случай, – неохотно ответил дед.
«Какой случай? – подумал Виталька. – Если на волка, то годятся обычные патроны. А он сыплет столько пороху, как будто собирается охотиться на слонов».
Давно уже Виталька догадывался, что у деда есть какая-то тайна. Зимой дед обычно охотился на соболя где-то далеко в горах. Всю зиму жил в горном лесу, в избушке. Возвращался весной и сдавал шкурки в заготконтору. Иногда ходил на медведя.
Летом охотился на сурка, а чаще был дома. Готовил к зиме лыжи, чинил капканы. Но каждое лето в конце июля он исчезал куда-то с вещевым мешком и карабином. Никому не говорил, куда идёт, но всякий раз готовил патроны, точно такие же, как сейчас, патроны, которые годились для охоты на слонов. Виталька знал, что дед уходил в Ущелье белых духов, но больше ничего не знал.
Ущелье белых духов было мрачным, диким и непроходимым. На дне его всегда клубился тяжёлый белый туман. И прямо из тумана поднимались голые скалы. Внизу, в тумане, бешено ревела невидимая вода и доносился гулкий стук камней. В ущелье было всегда сыро и холодно. Неизвестно, кто и когда назвал его Ущельем белых духов, неизвестно, проходил ли кто-нибудь его до конца, но говорили, будто оно ведёт к озеру, которое никогда не замерзает.
Однажды Виталька попросил деда взять его с собой в Ущелье белых духов. Тот сверху вниз посмотрев на внука и хмуро сказал:
– Не вздумай туда сунуться сам. Запомни мои слова. Запомни навсегда.
На этот раз дед попросил у Витальки палатку и рюкзак. Отпустил ремни, приладил их к своим массивным плечам и довольный улыбнулся в бороду:
– Работа – первый сорт. Тебе рюкзак пока не понадобится, хватит хлопот со щенком, а я недельки через две вернусь. – Он легонько похлопал внука по плечу.
– Дедушка, ты идёшь в Ущелье белых духов? – спросил Виталька.
– И что тебе далось это ущелье? – рассердился дед. – Ну, допустим…
– Там же ничего нет. Только скалы и туман. И потом… говорят, туда нет дороги.
– Может, я совсем не туда иду. – Возле глаз деда собрались весёлые морщинки. Он никогда не сердился долго. Вспыхнет и тут же отойдёт, глаза заблестят ласково и весело.
– Дедушка, а отчего это ущелье так называется? Какие могут быть духи? И почему белые?
– Раз назвали – стало быть, была причина. В лесах раньше водились лешие и ведьмы. Отчего бы и в горах не жить духам? Помню, когда я был такой же, как ты, полез однажды в Ведьмино болото. Думал, где- то там стоит избушка на курьих ножках. В те времена только и рассказов было, что про леших, домовых да покойников.
– И что ты видел на болоте?
– Ничего. Болото как болото. А вот в трясину угодил. Едва выбрался. Понимаешь, если место называется как-нибудь так, то там обязательно таится опасность. Не зря то болото назвали Ведьминым, не зря и это ущелье назвали… В таких местах ушами лучше не хлопать. Духов там, ясно, никаких нет, а вот туман всегда висит непроглядный, склоны почти отвесные, камни скользкие. Оступись и полетишь неизвестно куда.
– Старухи говорят, что из Ущелья белых духов нет пути назад, что все, кто туда ушёл, превратились в белые тени и бродят там среди скал.
– Кто этому сейчас верит? – усмехнулся дед. – Да и сами они, поди, не верят. Недавно я тоже слышал разговор, что некий телец объявился, собой черен, а на боку клеточки, как на такси. И выдумать-то ничего путём не умеют. Думают страху нагнать, а получается один смех. Вот раньше у нас среди охотников были мастера на выдумку. Такое расскажут, что потом всю ночь ворочаешься. Тогда здесь была глухая деревня, грамотных – раз-два и обчёлся, оттого и поверья всякие ходили, слухи. Охотились на оленей, медведей. Помню, я молодым с рогатиной ходил. Вот это, скажу тебе, охота. Ружья у нас были тогда шомпольные. С рогатиной ходили из лихости, вернее, по дурости. Не знали, куда силу девать. Дело это жуткое и опасное. Раз поддел я медведицу, да неудачно, не попал в сердце, она ревёт, у меня по рогатине и по рукам кровь, не знаю уж, как тогда хватило сил с ней сладить. Повалилась она, а к ней медвежонок ковыляет, вот такой. И подумал я тогда – зачем эта охота? Да и можно ли зверство называть охотой? В прошлом году, как я заседателем в суде был, судили одного браконьера. Ну, скажу я тебе, хоть мы и тёмными тогда были, но про такое зверство даже не слыхали. Разбойничал он с браунингом, пятизарядным автоматическим ружьём. Убивал маралов. Ты ведь знаешь, что такое панты – это молодые, покрытые шерстью рога марала или изюбря…
– Знаю, – кивнул Виталька. – Они идут для изготовления пантокрина.
– Убитых оленей бросал, а панты сплавлял какой-то сволочи за валюту. Охота, Виталик, – это не азарт убийства и не средство наживы.
Ушёл дед на другой день ранним утром, когда Виталька ещё спал. Дед умел ходить бесшумно, как кошка. Под его тяжёлыми сапогами не скрипнула ни одна половица, бесшумно открылась и закрылась дверь. Он исчез из дому как тень и словно растаял в густом утреннем тумане.
Разбудил Витальку щенок. Он забарахтался под боком, ткнулся мокрой мордочкой ему под мышку. Виталька вскочил, схватил щенка на руки и побежал с ним во двор.
Мать не разрешала Витальке спать с собакой, не рекомендовалось делать этого и в книге по служебному собаководству. Но щенок скулил ночью, никому не давал спать. Виталька хватал его на руки и
