Андрей Новиков-Ланской
Кто против нас?
Если Бог за нас, кто против нас?
Пролог
Глубоко под городом, в душных царицынских катакомбах, умирал раненый советский солдат. Он был в беспамятстве, бормотал что-то неразборчивое. Над ним склонилась немолодая женщина в чёрных одеждах, она смотрела на солдата и вздыхала: «Эх, не жилец ты, сынок. Не выходить мне тебя, столько крови потерял… Зачем только я сюда приволокла тебя?»
Она попыталась перевязать кровоточащую ножевую рану, и солдат захрипел, застонал, его бред стал чуть более внятным. Он повторял одни и те же слова: «Где же ты, Мария, где же ты?.. Ты так мне нужна… Где же ты, родная моя?..»
Потом он стал задыхаться, хватать ртом сырой воздух подземелья. Ему совсем худо, бормотание опять неразборчиво, он покрылся испариной, закашлялся, изо рта пошла кровь.
Монахиня приподняла ему голову, расстегнула ворот гимнастёрки, увидела, что нет нательного креста, и нахмурилась: «Сынок, да крестила ли мать тебя? Ты, наверное, коммунист… Ну да я тебе некрещёному не дам погибнуть. Вот только имени твоего я не знаю… Но раз ты всё Марию вспоминаешь, пусть будет имя тебе Иосиф, чтобы как у родителей Господних».
Она взяла церковную чашу, обычный потир, что-то налила туда. А потом окрестила умирающего солдата — так, как это делается, когда нет священника и нет времени ждать.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
МИСТИЧЕСКАЯ ЧАША
И он собрал их на место, называемое по-еврейски Армагеддон.
Глава первая
Журналист Андрей Гедройц, красивый и застенчивый человек, не был широко известен в Москве, но и не слишком жаждал славы. Его запросы были скромны, он сочинял фельетоны и публиковал их в газетах, получая небольшие, но постоянные гонорары. Гедройц вел размеренную неторопливую жизнь, далекую от неурядиц быта, вполне успокоенную миром слов. В последние годы он был избавлен судьбой от каких-либо мучительных переживаний, и самым большим огорчением для него был невежливый вопрос, который иногда задавали ему: «Гедройц, вы еврей или немец?» Сам он точно не знал своего происхождения и ограничивался тем, что считал себя русским интеллигентом.
Однако в последнее лето века одолела его тоска. То ли подействовала особая атмосфера переломного во всех отношениях года, то ли наступил злосчастный кризис среднего возраста, но только Гедройц вдруг отяготился своим обычным существованием. Его повседневная жизнь была однообразна и, по сути, бессмысленна. Она текла от завтрака к ужину, ото сна ко сну — без цели, без внутреннего движения, без результата.
И он стал всё больше задумываться о том, что нужно что-то изменить, уйти от привычного быта и уклада жизни. Ему хотелось совершить что-нибудь яркое — но что он мог сделать? Все его умения сводились к способности выражать свои мысли на бумаге, и постепенно он осознал, что пришло время сочинить ему наконец что-нибудь серьёзное — не роман, так хотя бы повесть. Он решил, что тема будет значительная и волнующая. Но какая? Ему пришло в голову, что это должен быть исторический жанр. «Наш народ ведь помешан на истории, книгу обязательно будут читать», — думал Гедройц и перебирал возможные исторические сюжеты.
Как-то, рассматривая старые семейные фотографии, он увидел довоенный ещё портрет своего родного деда, пропавшего без вести под Сталинградом. И Гедройц неожиданно для себя почувствовал, что вот об этом, о Сталинградской битве, и нужно писать книгу. Он понял, что это его долг — перед дедом, перед своей семьёй. И стал собирать материал, засел за изучение военных книг, научных и художественных. А чем больше находил сведений, деталей, гипотез о битве, тем меньше понимал, что же в действительности происходило тогда в Сталинграде.
Гедройца заинтриговал один вопрос, который показался ему непраздным: а в чём, собственно, была причина и смысл этой битвы? Зачем вдруг Гитлер отвел войска от Москвы и направил их на юг, к Каспийскому морю? Причём это были лучшие войска, бравшие до этого Париж и Варшаву. У историков он, конечно, находил самые логичные объяснения, всё чётко укладывалось в стратегический военный план немцев, в их стремление выйти к запасам нефти. Но что-то мешало Гедройцу полностью с этим согласиться, как будто нечто важное было упущено в объяснениях учёных.
Постепенно он приходил к убеждению, что не было никакого стратегического повода гибнуть миллионам солдат в ожесточеннейшей схватке за этот довольно далекий участок боевых действий, в тысячах километров от Кремля. И почему русские войска столь самоотверженно, как что-то самое дорогое, защищали Сталинград? Однако же советское командование бросило все силы на осуществление оборонительной операции. Нет, что-то скрывается за всем этим. Что-то очень важное тянуло Гитлера туда. С чего он взял, что Москва — голова, а Сталинград — сердце России? Гедройц посмотрел на карту, на сердцевидную форму Волгоградской области.
Ему становилось ясно: Гитлер не собирался переходить через Волгу. Даже просто переправить войска через эту реку практически невозможно. Кроме того, немцы строили множество явно оборонительных сооружений, очевидно, готовясь всеми силами удерживать захваченный город, а не идти дальше к какой-то там нефти.
Исследуя обстоятельства битвы, Гедройц узнавал некоторые таинственные детали, которые почему- то замалчивались. Почему немецким войскам был отдан приказ ни в коем случае не бомбить Мамаев курган, не разрушать его, а только сбрасывать противопехотные дротики? Почему вместе с войсками к кургану двигались мощнейшие экскаваторы, группы археологов, охраняемые элитными спецчастями СС?
Гедройц знал: Гитлер был мистик. И Сталин был мистик. А Мамаев курган, этот участок кровопролитнейших сражений, — место священное, очень древнее, там тюркские и арийские жреческие захоронения за много веков. Гедройц раскопал удивительный факт: курган представляет собой правильную пирамиду высотой более ста метров. Он невольно вспомнил, что древнее название Волги — река Ра, а ведь
