Житья просто не стало. Двор к дому не имеет никакого отношения. Костя может делать дома что хочет, а вмешиваться в то, чем он, Леша, занят на дворе, ему нечего.
Пока объяснялись, пыль немного улеглась, и Костя, не дослушав брата, с треском захлопнул окно.
Закончив уборку, Леша сгреб мусор в кучу и поджег.
Сделал правильно. Мусор нужно сжигать. Леша вовсе не имел в виду снова досадить Косте.
Но ветер подвел: он как раз тянул в сторону окна.
Ну и, конечно, нагнал дым в комнату.
И Костя, конечно, опять поднял шум. Вид у него, когда он выскочил на крыльцо, был жалкий — задыхался, кашлял, заливался слезами.
Леша даже огорчился. Он дал Косте откричаться, подождал, пока тот вернется к себе, и тогда плеснул в пламя воду из ведра. Чтобы потушить. Чтобы дожечь мусор позже, когда ветер подует в другую сторону.
Хотел как лучше, а получилось хуже. От костра повалил такой густой удушливый дым, что Леша чуть сам не задохнулся. Костя же, вскочив из-за стола, с безумной поспешностью стал затыкать щели в окне своей рубашкой, полотенцем, какими-то тряпками.
Потом все успокоилось. Костя мирно работал, а к Леше пришли Валька с Пятитонкой. Стали играть в военно-морской бой.
Игра, как известно, тихая. Люди сидят, уткнувшись в разлинованный листок, и палят из воображаемых пушек в воображаемые корабли. «А — восемь», «де — три», «ве — один»…
Леше везло. Он успел потопить половину Валькиного линкора, два Валькиных эсминца, полтора крейсера Пятитонки, а сам потерял только один эсминец. Корабли у него были расположены исключительно удачно.
Но тут начался спор. Из-за «же — шесть». Пятитонка заявил, что один раз уже бил по этому квадрату и что Леша, мол, тогда сказал, будто попадания нет, а сейчас выясняется, что «же — шесть» — часть крейсера. Если каждый начнет обманывать…
Валька сначала взял сторону Пятитонки, потом сторону Леши, потом — снова Пятитонки, потом накинулся на обоих.
Костя выглянул на шум раз, другой, попробовал унять спорщиков.
Куда там! Тогда, набрав в легкие воздух, он гаркнул так, что стекла зазвенели:
— Тихо!
Приятели умолкли, с опаской глянули вверх: они ждали со стороны Кости нового взрыва.
Но Костя неожиданно сказал плачущим голосом:
— Леша… Ребята, милые… Неужели нельзя тише? Ведь диплом…
И отошел от окна.
— Ладно, не будем, — виновато произнес Леша и предложил: — Айда на улицу.
Часа через полтора Леша вернулся с Валькой, Пятитонкой и еще двумя ребятами. Все говорили полушепотом, ходили на цыпочках, без топота полезли на чердак.
Чем они там занялись, Костя не знал: главное — не шумят.
Но вот над его головой заскребли лопаты.
Потом с равномерностью маятника стал раскачиваться провод с электрической лампочкой.
Потом мимо окна пролетело подвешенное на веревке лукошко и звучно шлепнулось о землю.
Потом пролетело еще лукошко.
Потом в комнату проник острый, щекочущий ноздри неприятный запах.
Костя не выдержал, перевесился через подоконник, крикнул:
— Леша, чего ты там опять мудришь?
В слуховом окне показалась Лешина физиономия.
— Голубиный помет собираем. Удобрять чтобы… В отряде сказали.
Над Костей замаячило еще одно полное лукошко, и он едва успел убрать голову.
Прошло еще какое-то время, перестала раскачиваться лампочка, прекратилось мелькание лукошек.
— Костя, купаться пойдешь? — донесся со двора Лешин голос.
Костя посмотрел на заваленный книгами и записями стол, вздохнул, поднялся:
— Пошли.
На Новогридненскую запруду редко кто ходит. Во-первых, далеко, во-вторых, коряги.
Но сегодня решили сходить. Вода в реке еще холодная, а в запруде теплее.
Купались с шумом, с хохотом. Костя разошелся вовсю. Первый налетал на ребят, позволял топить себя, взбираться к себе на плечи и прыгать, будто с вышки, вниз головой.
Потом случайно посмотрел на небо, встревожился:
— А ну, хлопцы, на берег без волынки. Гроза идет.
Гроза надвигалась серьезная. Мрачная, похожая на суконное одеяло туча заволокла большую часть неба и продолжала наступать.
Минут через пять одеяло закрыло небо с головой. Все померкло. Испуганно зашумели деревья. Упали первые капли дождя. Тяжелые, литые, они ударяли о землю, словно кто целился ими сверху.
Ребята врассыпную кинулись по поросшему кустарником крутому откосу. За гребнем — бор. Там под деревьями можно переждать дождь. Долго он не будет.
Напяливая на ходу сандалии, Костя побежал следом.
Ох, уж эти сандалии! Некрасивые, с неудобной, не желающей застегиваться пряжкой, скользкие… Костя без конца оступался. Ребята давно скрылись в лесу, а он все еще взбирался по откосу, цепляясь за кусты.
Все же дополз, перевалил через гребень.
Дальше был лесистый склон. Ребята перекликались где-то выше.
Пошел на голоса. А дождь в это время наддал вовсю. Земля глинистая, да еще опавшая хвоя, как натертый паркет.
Вот тут-то сандалии себя и показали. Они вели себя, словно лыжи на ледяном склоне, и Костя то и дело скатывался назад.
Скользнув в очередной раз, он почувствовал: левой ноге подозрительно легко. Глянул и обомлел: сандалии на ноге нет, она завязла в глине, под кизиловым деревцем.
Чтобы достать беглянку, Костя рванулся вперед, обеими руками ухватился за ветку кизила.
Вообще-то кизил растение цепкое. Когда в здешнем колхозе южные склоны холмов очищают под виноградники, кизиловые заросли приходится корчевать тракторами. Но тут машины не понадобилось. Дерево под Костиными руками крякнуло и вместе с ним стремительно полетело вниз.
Сандалия с оборванной пряжкой тоже покатилась под откос с еще большей стремительностью.
Будто управляемая на расстоянии, отклоняясь то туда, то сюда, объезжая пни, с разбегу преодолевая кочки, сандалия умело съехала по уклону и скрылась с Костиных глаз.
У Кости получилось не так. Скользя на собственной спине, он пытался ногами тормозить, руками хватался за все, что попадалось на пути, и этим только мешал плавному спуску. В конце концов, сам не зная как, он очутился верхом на суку мощного, разлапистого дуба.
Посидел, отдышался, слез.
Оглядел себя и покачал головой: мокрый, грязный, в разорванной рубахе, одна нога обута, другая — нет. Хорош!
Мелькнула мысль закинуть в чащу и вторую сандалию. Ну их к дьяволу!
Но раздумал. Как-никак — на кожаной подошве. Восемь с чем-то рублей… Надо поискать.
Искал долго, забрел в такую чащобу, что еле продрался, вышел на открытую полянку. Над полянкой нависал откос, на откосе росла ольха, а на ольхе, зацепившись оборванной пряжкой за ветку, этаким диковинным плодом желтела омытая дождем сандалия.
