Год рождения 1921

шкурки. Набили девяносто пять зайцев.

Позже мы останавливались в поместье Радзивиллов. Охотничьи угодья магнатов. Все охотятся, а я что – хуже всех? Лес чудесный. По всему лесу ковром – порнографические открытки. Остались от немецкой колонны, которую мы побили на подходе. У меня была изящная винтовочка, итальянский автомат «беретта», по сорок патронов в магазине. Я взял два магазина и пошел на охоту – шинель нараспашку. Ходил-ходил, никого не встретил. Назад идти – будут смеяться: «Охотник! Убил ноги и время». И тут я увидел две косули. Шарах-шарах – подранил обеих. Побежал за ними. Убил одну, потом вторую. А как их дотащить? Я волок их километров пять. Перетаскивал по очереди. Протащу одну косулю, брошу на нее шинель, пистолет, «беретту» – иду за другой. Метров за сто пятьдесят от дивизиона пришел, сказал: «Идите, принесите…». Ноги подгибались. Первый и единственный раз в жизни был в охотничьем азарте. Вылупив глаза: убить – и все! А там было и опасно: немцы шастали по лесам. Мы шли быстро и обгоняли их.

Течение рассказа о 44-м военном годе застопорилось под Люблином, на немецком лагере смерти Майданек. Игорь Сергеевич долго молчал. Потом произнес: «Жуть…» Добавил: «Когда после этого нам повстречались власовцы…»

Игорь Сергеевич рубанул рукой. Я взглянул ему в лицо и отвел глаза. Неподвижный, почерневший лик. Мелькнуло: «Как у Горгоны…» Единственный раз, когда мне приоткрылось, каким он мог быть на войне.

Вспоминаю не записанный сразу эпизод. Не помню, когда это было и где.

В блиндаже допрашивают пленного немца. Он молчит. Тут входит Игорь Сергеевич: «Усталый, обледеневший, злой, как черт». Немец взглянул на него и быстро-быстро заговорил.

Мы вышли на Вислу в районе Казимежа. Наверное, в июле, если не в августе. На том берегу наша пехота уже захватила плацдарм – километр в глубину, четыре по фронту, Магнушевский плацдарм, с которого потом началась Висло-Одерская операция. Плацдарм держала 69-я армия Колпакчи. Красивый был мужик. Он погиб после войны – упал на вертолете.

Я выбрал роскошный наблюдательный пункт. С нашего крутого берега весь плацдарм смотрелся, как на ладони. Напротив – белый замок Яновец.

Каждый вечер мы купались в Висле. Только в темноте, и не плескаясь. Как плесканешь – по тебе с той стороны метров с трехсот – пулемет. По звуку – и точно стреляет, зараза. Потом навели мост. Раз я стою днем, соображаю, не искупаться ли. Тут подходит Колпакчи: «Капитан, искупаемся». И мы искупались.

Вокруг стояли брошенные, распахнутые дома. В одном нашел русскую библиотеку. Набил книгами полную бельевую корзину. За ними ко мне бегали со всей бригады. Прочитал на польском биографию Пилсудского. Я польский знал с нашего знаменитого киевского двора. Оказывается, сам Пилсудский и его старший брат судились по одному делу с Александром Ульяновым.

Задача тяжелых дивизионов, стало быть и моя, – подавлять узлы сопротивления. В одном узле бывает напихано до десятка противотанковых орудий, пулеметов. Надо присмотреться, понять, найти границы узла, выбрать выгодную дальность, позицию, сделать так, чтобы удобно было сменить позицию.

Сначала ничего не видишь, даже при большом опыте. Плохо, когда закрыто маскировочными сетями. Пустыня. Потом смотришь в стереотрубу, замечаешь: где ветки завяли, цвет другой… Начинаешь наблюдать за этим местом: «Я тебя все-таки увижу…» И вот заметил среди ветвей орудийный ствол. Очень хороша стереотруба: десятикратное увеличение, изображение не прыгает.

Когда говорят об опыте – это значит, что находишь правильное решение, хотя ничто не повторяется.

Под Казимежем я поймал роту немецких шестиствольных минометов, двенадцать штук. Перед минометами росли высокие кусты, и немцы рассчитывали, что ничего не видно. Звоню комбригу:

– Тут я вижу двенадцать шестиствольных.

Он был на меня сердит. Я провинился перед ним: нахально обманывал с бензином. Отвечает:

– Ты брось мне замыливать глаза с минометами.

– Но я же вижу!

– Валяй.

Я шандарахнул всем дивизионом – и что от них осталось…

Откуда видно, что попал? Да очень хорошо видно. Вот они стоят. Видно, как туда лег мой залп, – сплошной дым, а потом на этом месте одни ошметки.

3

В сентябре нас перебросили под Варшаву. Я шел вместе с танковой бригадой на Радзимин, в 23 километрах от Варшавы. Его в двадцатом году брал Тухачевский.

Шли перекатами. Первый шаг делают танки. Мы выходим к ним на высотку, занимаем место, смотрим. Танки с этого гребня идут на следующий.

На одном гребне я прошелся вбок и увидел сверху шесть «пантер», в кустах, примерно в километре. Я ударил по ним. Две «пантеры» сразу загорелись, одной срезало катки, а три ушли. Командир танковой бригады не понял, почему я стрелял, прибежал отлаять. Увидел в чем дело, ему стало все ясно.

«Пантеру» немцы пытались скопировать с нашей «тридцатьчетверки». Я за войну повидал всяких танков. На Волховском – английские «валентайн», «матильда», «черчилль» – очень неплохой танк. Видел американский «шерман» – ходячая мишень. Про немецкие и говорить нечего – насмотрелся. Первый «тигр» мне повстречался в январе 43-го под Ленинградом. Ехал в штаб, а у переезда в Жихареве стоит громадный танк. Потом после войны я в своей редакции познакомился с полковником Барышевым. Он мне рассказал как раз об этом танке. «Тигр» бросили немцы. Вроде, и цел был, и не увяз. Барышева прислали, потому что он умел водить немецкие танки. Когда он пришел, танк был еще теплый, хотя стояли жуткие морозы. Влез, тронул стартер – танк завелся. Этот «тигр» стоял потом на трофейной выставке в Москве. Лобовая броня была пробита – как пальцем проткнута. Может быть, кого из экипажа убило, а другие сбежали…

Из танков той поры наш Т-34 был лучше всех.

Он очень много взял от предшественника БТ, тоже очень интересной машины.

Виктор Суворов, трепло и предатель по натуре, объясняет узкие гусеницы у БТ тем, что это был танк-