Рано утром 23 апреля 45-го года я сидел на чугунной тумбе для привязи лошадей. Так устал – не могу. Сполз на тротуар, пригрелся на солнышке, дремлю. Такая хорошая погода. Подходит ко мне пожилой штатский: «Господин штабс-капитан…» «Нет, – отвечаю, – у нас нет штабс-капитанов». Оказалось – эмигрант из Чернигова. Я его позвал к себе в гости. Правда, были на этот раз у нас одни котлеты. Мы долго беседовали.
Числа 29 апреля нас в Берлине снимали кинооператоры. Им нужно было показать сверху, как стреляют «катюши». Во всех берлинских хрониках эти кадры есть. Дело было на Антонплац. На нее больше батареи не поставишь. Я завел оператора на балкон второго этажа. Он прицелился камерой, я махнул рукой. У нас из- под ног шарахнул огонь. Оператор выронил камеру, кинулся в комнату. Хорошо, что камера висела на ремне. Пришлось зарядить второй раз. Я встал в дверях, чтобы его не пускать. Но тут он уже не побежал. Этот оператор снимал залпы и с земли. Недавно я видел этот залп в кино. Потрясающее чувство – вернулся на 50 лет назад. Я тогда стоял рядом с оператором и увидел на экране точно то же, что и тогда.
Меня в кино снимали дважды. В первый раз – Роман Кармен. С моей позиции тогда было видно, как маневрируют немецкие танки. Он увлекался, все лез на бруствер. Я его, как мог, удерживал. Услышал свист снаряда – пришлось сбить его с бруствера. Он все понял, не обиделся.
Последняя сознательная цель была у меня 30 апреля: стрелял по берлинскому полицайпрезидиуму. Дал два залпа километра за три с половиной, снарядами УК – улучшенной кучности. После второго залпа начали обрушиваться перекрытия, и немцы стали сдаваться.
В 71– м году спрашиваю:
– Тут должно быть здание красного кирпича,
– Убрали развалины в прошлом году, – отвечает Карл.
Последний раз на войне я стрелял 30 апреля. Звонит комбриг Вальченко в двадцать минут четвертого, практически 1 мая.
– У тебя много снарядов. Вываливай все, что только можешь.
Я с одной позиции дал три залпа. Обычно с одного места мы стреляли только один-два раза. Но сейчас бояться было нечего. Немцы уже выдохлись. Их батареи не отвечали.
На следующий день 1 мая немцы стали сдаваться. Выкинули простыню, грязную такую… Стали выходить.
Среди офицеров я был самый приличный с виду. Фуражка с околышем, брюки новые, правда, красные от кирпича. Командир стрелкового полка, которого я поддерживал, был хуже меня одет. Совсем другие условия жизни. Он мне сказал:
– Ну, иди.
Меня почистили. Я встал. Пошел к немцам. Показал, куда складывать оружие.
Немцы были мрачные. Держались очень сдержанно: подошел, бросил в кучу винтовку или автомат – отошел, бросил – отошел.
Вели колонны пленных. Мирные немцы стояли на тротуарах, женщины плакали. От всего этого осталось очень сильное впечатление.
Немцы еще яростно оборонялись на Одере. В Берлине – гораздо слабее. Самый хороший кадровый состав был уже выбит. У нас было то же самое. Уже в 43-м году командиры батарей были куда слабее, чем в 41-м.
Простая вещь – звукометрическая разведка. В Берлине рядом со мной стояла 122-миллиметровая гаубичная батарея. Командир батареи жалуется:
– Немцы меня засекают. Что делать?
Я ему объясняю:
– Тебя засекает звукометрист. Видишь, глухой брандмауэр? Поставь батарею перед ним, и немцы будут хватать отраженную волну.
Он сделал, как я сказал. Встречается радостный:
– Ты знаешь, немцы бьют, но ошибаются метров на двести.
После первого мая уже не воевали. Хотя стрельба еще шла. У меня там был «адлер», черная спортивная машина с красными колесами. На такой ездил Штирлиц. На два задних сидения надо было залезать через откинутый верх. Мы звали эти места «гауптвахта». Первого мая едем мы – я за рулем, мой начштаба и сзади два командира батарей, Юрка Мозеш, о котором я рассказывал, и Гулидов – «Тимофей Гулидей, не пугай малых детей».
Выезжаем на Принцлауэраллее. Вижу, на первом этаже, в двери балкона солдат яростно машет руками: «Куда…!» Ехать надо было влево – я круто выворачиваю вправо. За нами – ударили из автоматов. Очереди высекают искры из брусчатки. Я ныряю влево в переулок. Там – баррикада. Попал бы в нее – все, но я вывернул во второй переулок.
Второго мая ехал по Берлину Илюшка Забодецкий, мой однокашник по училищу, и погиб от «фаустпатрона» Он был заместителем командира истребительной противотанковой бригады. Был такой проказник! У него были замечательные глаза.
После второго мая нас вывели под Берлин, на Рубинерканал. Там меня и застал конец войны. Восьмого мая я ездил по делам. Приехал поздно ночью, усталый, злой: обстреляли бродячие немцы. Говорю ординарцу Федору Ивановичу:
– Хочу есть. И принеси чего-нибудь выпить.
У нас были стеклянные чашечки граммов на сто пятьдесят. Выпил одну, лег и заснул прямо на ковре в палатке.
В четыре часа утра поднимается пальба. А я сплю, не могут разбудить. У меня был приятель, командир дивизиона, Володя Азбукин. Приходит: «Фельдшер, ватку, нашатырный спирт». Сунул мне под нос, я вскакиваю:
