любви к ближнему.
Была еще какая-то четвертая тема, но я не смог ее до конца классифицировать, потому что у меня зазвонил телефон.
– Вас беспокоят из приемной доктора Сенчилло, – сказал приятный женский голос. – Я могу записать вас на завтра. Доктор примет вас в шесть часов вечера. Вы сможете? Ваша проблема не решилась?
– Моя проблема только усугубилась, – обрадовался я. – Даже если в шесть часов у меня будут дела, я их отменю.
Потом я попросил Аркашку, чтобы он проследил за тем, чтобы ко мне домой пришел полный состав артистов.
– Мне не нужна одна пятидесятилетняя Снегурочка. Новый Год без Деда Мороза – ерунда.
Аркашка пообещал, что все будет тип-топ.
Ободренный его словами и убедившись, что на меня никто не обращает внимания, я спустился в пургу и поехал домой.
На этаже меня встречал Макарыч. Это был старый привычный Макарыч без понтов и вывертов, в трусах и в майке.
– Зайди, – он был под мухой. Совсем слегка. Я не посмел отказаться.
– Знаешь, генерал, ты меня сегодня сильно удивил.
– Голь на выдумки хитра. С телохранителями, не правда ли?
– Да не в этом дело. Удивительно, что ты вообще там появился.
– Я ведь обещал, – не понял он.
– Вот именно.
– Давай выпьем.
Я был дома. Почти дома. В двух шагах от дома. Если я выпью две рюмки, ничего не случится. Всего две рюмки. Мне очень хотелось.
– Только пару рюмок, – сказал я.
Только пару.
Генерал налил в стаканы.
Я вполне могу опрокинуть пару рюмашек и спокойно пойти домой спать.
Мы выпили.
Через десять минут я был уже пьян и наливал по четвертому разу.
Ну, хорошо, не пару, так четыре или пять, я ведь почти в квартире. Я вполне могу остановиться.
Макарыч говорил о политике и непрерывно нажимал кнопки на пульте телевизора. На всех программах шли непонятные концерты, показывали одни и те же лица. При виде артистов генерал морщился и матерился.
– Ты знаешь, – говорил он, – за что я люблю Путина. Он наводит порядок. Во всем должен быть порядок. Вот наш губернатор – он мало того, что вор, он еще и тряпка. Он не рулит. А Путин рулит. Путина выберут, а нашему губеру – хана.
Он опять защелкал пультом. И все время попадал на концерты.
– Достали уже со своими шнягерами! Блевать охота.
– А среди них можно навести порядок?
– Проще простого. Заставить всех петь вживую. Если не можешь – пошел на хер со сцены.
– А среди поэтов?
– Еще проще. Принять закон, в котором бездарные рифмы типа кровь – любовь – вновь – бровь и иже с ними признать запрещенными и за их использование наказывать.
– Как?
– Расстреливать.
– Жестоко.
– А сколько можно издеваться?
– И что тогда случиться?
– Поверь мне. Наступит золотой век российской поэзии.
Мы опять выпили, причем два раза, почти без перерыва. Пуля лизала мне руку. Генерал выключил телевизор и зашвырнул пульт за кресло. Он становился агрессивным.
– А среди вьетнамцев тоже можно навести порядок? – поинтересовался я.
– Среди них и так порядок. Виновных нужно искать среди нас. Если взять директора вашего завода и посадить лет на десять, у других любая охота отобьется брать деньги узкоглазых.
– А если директор родственник губернатора?
Он взял меня за руку и провел в кабинет. Там он извлек из кармана ключ, открыл тумбочку, выдвинул ящик, в котором лежала большая железная коробка, и достал из нее два пистолета, потом лег животом на пол и вытащил из-под кровати чехол с ружьем.
– Видишь оружие? – спросил он. – Мы его сейчас возьмем и пойдем на улицу. Первому попавшемуся вьетнамцу прострелим ухо или задницу. Поверь мне, если такие действия проделывать систематически, скоро от вьетнамцев в нашем городе и следа не останется.
Мы выпили еще.
Мысль показалась мне гениальной.
– Пошли, – сказал я.
Макарыч нацепил какой-то камуфляж, ушанку и кобуру. Мне он протянул «макарова».
– Оружие наградное, но боевое. Применять только в крайних случаях! Вот предохранитель.
Он положил в кобуру второй пистолет, а под шинель спрятал охотничье ружье. Мы сели в лифт и спустились в мороз.
Прохожих было немного. В свете луны они отбрасывали тени. Говорят, что мысль материальна. Если это так, то за каждым человеком должен двигаться шлейф из мыслей, как выхлоп за машиной. Или разлетаться как мыльные пузыри. Я смотрел на людей и мне казалось, что эти прозрачные шары я вижу наяву.
Мы стояли под деревом в двух шагах от дороги около зарослей белоягодника. Вьетнамцы долго не попадались. Я озяб.
Наконец вдали показался похожий субъект.
– Вон, смотри, – сказал я генералу. – Тип, который идет нам навстречу. Он очень похож на ням- няма.
– Если он идет нам навстречу, значит, он идет против нас, – глубокомысленно изрек Макарыч и передернул затвор.
Когда вьетнамец поравнялся с нашим деревом, мы бесшумно выскочили на него. Я подхватил бедолагу подмышки, а Макарыч зажал рот. Узкоглазый не успел опомниться, как мы уже затащили его в темный угол за кусты и поставили на колени.
– Молись своим вьетнамским богам, – сказал я.
– Вьетнамцы – буддисты и коммунисты, – поправил меня генерал. Он достал ружье и показал его пленному. – Ты будешь первый убитый в нашем городе вьетнамец, но далеко не последний!
– Я не вьетнамец, – сказал мужик. – Я – казах.
– Ах, ты казах? – пьяно переспросил генерал.
– Да.
– Тогда назови столицу Казахстана.
– Астана.
– А вот и не угадал! Столица Казахстана – Алма-Ата, – Макарыч направил дуло ружья в лоб бедолаге. – Астана – говно.
Я на несколько секунд протрезвел. Мне казалось несправедливым, если мы пристрелим казаха. Это было несправедливо но смешно. Я заржал.
– А вдруг это на самом деле казах? – сквозь смех пробормотал я.
Макарыч тоже засмеялся:
– Ты сам посуди, откуда у нас казахи?
– А вдруг? – мы хохотали до икоты. Я на всякий случай отвел дуло от головы пленника.
