дожил до двадцати лет, ни разу не испытав сильного чувства, и, хорошо принятый всюду, где ему хотелось бывать, ограничивался обыкновенными способами волокитства. Как раз в это время случай дал ему в руки роман, о котором я упомянул, и у юноши возник сумасбродный план сделать его руководством для поведения. С этой минуты он стал заниматься исключительно тем, что могло его приблизить к избранному им образцу. Он купил Вецштейнова Гомера, не умея еще его читать, и ценой упорных усилий научился сносно рисовать пейзажи. Если не считать Шарлотты, подделка была и так уже поразительно похожа, но наш юноша твердо решил еще увеличить сходство, и его болезненное воображение с каждым днем все больше привыкало к мысли о роковом конце. Наконец ему оставалось только выбрать себе героиню и определить продолжительность осады. Он изучил все издания Вертера, чтобы принять решение по этому главному вопросу; не найдя в них точных указаний, он определил, как средний срок, месяц и, собрав всю силу воли, устремился в это опасное предприятие.
— Ты знаешь, — продолжал Франц, — что мне дали при крещении имя Вильгельм. Это счастливое совпадение доставило мне возможность переписываться с нашим юношей и познакомиться с различными подробностями его истории.
Первая, кто удостоился странной чести изображать для него Лукрецию [25] Вертера, была одна молодая женщина, только что вышедшая замуж и необыкновенно сентиментальная. Ум и сердце ее были воспитаны на английских романах, и незадолго до того она сочеталась браком по склонности с одним прекрасным человеком. Она никуда не выезжала, не танцевала на балах и не бывала в театре без мужа. Когда он находился с ней, она осыпала его ласками, в его отсутствие не уставала восхвалять его; одним словом, наш философ был в восхищении от этой встречи, и ему не терпелось воспользоваться представившимся случаем. Через неделю он отважился на объяснение; оно было принято так, как он и ожидал, со всем гневом, который подобное оскорбление может вызвать у добродетели. Но вскоре к нему смягчились благодаря его молодости. Ему простили смелость его шага из уважения к его страсти и даже предложили дружбу, если только он может ею довольствоваться. Юноша сдался на эти условия и замаскировал таким образом свои домогательства, не прекращая их, однако. Мало- помалу свидания участились, отношения стали сердечнее, доверие искреннее. Через три недели ловко подложенный подводный камень заставил его подругу пасть, и она уступила любовнику, продолжая уверять его в своей нежности к мужу.
Все это не смутило юношу. Он знал, что женскому характеру присущи странные неровности и что, когда ищешь верную жену, в первый раз можно ошибиться. Он стал волочиться за одной богомольной дамой. «Теперь, — говорил он, — я уверен, что меня отвергнут, так как та, кого я люблю, и благочестива и постоянна, а небо тоже имеет свою долю в брачных делах». Его надежды, как и в первый раз, обманули его, и исход дела это доказал. Он избрал полем битвы храм всевышнего, он соблазнял святую всяческими ужимками, он осаждал ее псалмами и поучениями, он пел ей страстные романсы на мотив церковных песнопений, и мистическая Шарлотта сдалась соблазнителю, шепотом вознося молитвы.
Нам предстоит еще слишком многое увидеть, чтобы я мог и далее так же неотступно следовать за ним во всех его боевых схватках. Достаточно будет сказать, что любовь упорно продолжает приносить ему огорчения, ибо составляет счастье других и не перестает открывать ему милости, которые он не перестает проклинать. До сих пор конец всех его попыток был одинаков. Только три женщины дали ему возможность насладиться игрой. Первая была кокетка, которая всем идет навстречу, но не отдается никому; к концу четвертой недели каприз решил дело. Вторая — женщина с принципами: она ненавидит мужа, но дорожит своей репутацией, которая дает ей право быть надменной и злословить. Некое таинственное, но благоприятное обстоятельство заставило ее пасть на день позже назначенного срока. Третья, наконец, была хорошенькая фермерша из окрестностей Парижа, которая всегда вела столь безупречную жизнь, что все объясняли это каким-нибудь скрытым недостатком или отсутствием темперамента. Эти причины были не таковы, чтобы наш чудак умер от них; он изложил их мне и ожидал моего ответа, когда тщеславие отдало ему его жертву за час до того, как закончился месяц. Это была его тридцать шестая попытка. С горя, что ему не удалось найти свое сокровище в деревне, он пришел искать его на маскарад.
— Случай как нельзя лучше помогает нам, — продолжал Франц. — Ему угодно было собрать здесь все, что есть в Париже достойного любви, и сами грации условились встретиться на бале; я только что видел, как они входили в домино розового цвета. Я не могу показать тебе среди них ту знаменитую красавицу, которую боготворят все мужчины и уважают все женщины и которая была бы первой по своим добродетелям, даже если бы не была первой по красоте. Она в отъезде, и иная страна оказывает ей ныне те почести, от которых она пыталась скрыться. Так богиня любви обитает то в Книде, то в Амафонте, то в Пафосе,[26] но ее прелести выдают ее, и алтари ей воздвигают повсюду.
Тебе нетрудно будет угадать, кто те очаровательные женщины, на которых я только что обратил твое внимание. Их обаяние, богатство и ум слишком уж всем известны, чтобы эти имена не дошли до тебя. Да что говорить — если не слава, то даже клевета могла их тебе открыть, и еще совсем недавно один гнусный ругатель обливал их грязью своих писаний. Но предадим презрению этого литературного Герострата,[27] который думает приобрести права на славу, сжигая храмы и оскорбляя богов.
Вот эта объединяет в себе все качества, которые могут покорить взор, очаровать ум и приковать к себе сердце. Она добронравна, но не чопорна, делает добро и не хвалится этим, прекрасна, сама того не зная, мила, не прилагая для этого никаких усилий, — никогда еще подобные совершенства не сочетались с такой скромностью. Просвещенная покровительница искусств, которыми сама занимается, она вдохновляет талант одним своим появлением и поощряет его своею щедростью; она и муза и меценат наших поэтов.
Строгие порицают ее за склонность к развлечениям и расточительности, но даже самые ее несовершенства происходят от благородства души, и у нее нет недостатка, хотя бы и ничтожного, который не искупался бы каким-нибудь достоинством.
Нельзя не узнать и той, что вошла за нею следом. Ее имя у всех на устах, так как все угадали, кто она, по живости походки и изяществу манер. Она весела до безрассудства, но беспечность не мешает ей быть чувствительной, и ветреность лишь увеличивает ее очарование. То спокойная и сдержанная, то живая и резвая, она соединяет причуды молодого баловня света с приятными качествами светской женщины. Утром она объезжает скакуна или правит экипажем, а вечером привлекает взоры дивным искусством в танцах. Ее разнообразные склонности не всем по душе, но все, кто видит ее, не могут не любить ее.
Сразу же за ней ты увидишь два ходячих чуда. Это — красавица, лишенная кокетства, и писательница, лишенная тщеславия. Сопровождающая последнюю особа — прелестная шведка, у которой здравый смысл сочетается с воображением и остроумие с чувствительностью. Я не знаю женщины, которая в большей степени обладала бы двойным даром нравиться и трогать, ум завоевывать сердцем, а сердце — умом.
— Но перейдем в другую часть зала, — продолжал Франц. — Мы найдем там пищу для новых наблюдений.
— Ну уж нет, — ответил я. — Хотя я очень ценю твои ученые рассуждения, они не заставят меня отсюда уйти. Меня удерживают здесь слишком крепкие узы, и, чтобы избавить тебя от вопросов, я все открою тебе одной фразой, — это узы любви.
— Как! Ты кого-нибудь узнал?
— Я не узнал никого.
— Ты увидел?
— Никого не увидел.
— И увлекся?
— Одной маской.
— Ты шутишь!
— Думай что хочешь. Но никогда я не чувствовал ничего подобного тому, что мне внушает вот та женщина в черном домино, которая сидит в двух шагах от нас.
— Ну вот! Какая-нибудь старуха! Возможно урод!
— Почем знать!
— Или дурочка.
