Белоненко было известно все, что предпринимали девчонки, чтобы «довести» не полюбившуюся им начальницу производства. Время от времени приходилось вызывать в кабинет какую-нибудь из особо изобретательных и «выяснять отношения». Почти всегда на этих беседах присутствовали Галя Левицкая и культорг колонии Марина Воронова. Первое время Воронова старалась беспристрастно разобраться, кто же виноват в очередном «инциденте». Иногда, не стесняясь присутствия начальника, Воронова резко осаживала кого-либо из своих любимец. Большей частью это были Смирнова, Темникова или Рыбакова. Они являлись в кабинет начальника в полном составе своей троицы, садились рядом и смиренно выслушивали очередную «головомойку». Обещали «постараться не повторять» и прятали от капитана глаза. Но когда «исповедь» заканчивалась, дружно заявляли, что «все равно, она — ведьма с усами и ее прислали сюда на погибель бедных панночек», потому что она «придирается, как милиционер», и не дает никому дышать.
Но чем чаще приходилось разбирать возникавшие «инциденты», тем сдержаннее становилась Воронова, тем более уклончивы были ее ответы, и тем меньше стала она «распекать» девчонок. Однажды она сказала Белоненко, что ей в этих разборах принимать участие неудобно: Римма Аркадьевна — вольнонаемная и обсуждать поступки начальницы производства заключенной не следует.
— Для этого совершенно достаточно мнения начальницы культурно-воспитательной части — Галины Владимировны, — добавила Воронова. И с тех пор если даже ей и приходилось присутствовать в кабинете на «разборе», то оно упорно молчала.
Но и Галя Левицкая не казалась Белоненко беспристрастным и объективным судьей. Она всегда вставала на защиту девушек, упорно настаивая на том, что Голубец вызывает их на дерзости своим «недопустимо пренебрежительным обращением». Но вообще-то Галя Левицкая считала, что ничего страшного в этой взаимной неприязни нет и «со временем все образуется». «Они и меня так встретили, — сказала она, — а теперь все стало на свои места».
Однажды они разбирали вместе очередной рапорт Риммы Аркадьевны. Белоненко прочитал: «Темникова, Рыбакова и Смирнова в рабочее время пели частушки…».
Галя засмеялась:
— Знаете, какие?
— Почему — капитанова? До сих пор котировался чин лейтенанта.
— Потому что девушки решили, что Римма Аркадьевна собирается женить вас на себе. Они говорят, что она потому и согласилась здесь работать, что узнала, что вы не женаты.
— Гм… — покачал головой Белоненко. — Вот беда-то! А я ничего и не подозревал.
— Сначала они предполагали, — продолжала Галя, и лицо ее стало серьезно, — что кандидатка в невесты — я, а потом убедились, что здесь все в порядке, и успокоились. Теперь появилась новая кандидатура, да еще более неприемлемая для них, чем моя особа…
— Неприемлемая? — рассмеялся капитан. — Выходит, что мне придется обсуждать кандидатуру своей будущей супруги на общем собрании колонии?
— Кто знает?.. — загадочно ответила Галя. — Может быть, и так. Однако читайте дальше.
«…пели частушки, компрометирующие лиц вольнонаемного состава».
— Ясно, — сказал Белоненко, — частушки компрометируют сразу двух начальников.
«Присутствующая при этом культорг Воронова не потрудилась сделать им замечание. Считаю необходимым обратить Ваше внимание на тот факт, что заключенная Воронова вообще ведет себя крайне вызывающе и всячески подчеркивает свое неуважение к начальствующему лицу…».
Белоненко поморщился: «Какая канцелярщина…» «…по этому поводу я неоднократно обращалась к Вам, но никаких мер никто не предпринимал…».
— Послушай, Галя, — чувствуя нарастающее раздражение, спросил Белоненко Левицкую, — в чем там, наконец, дело? Разве Воронова действительно ведет себя вызывающе? Римма Аркадьевна уже несколько раз жаловалась, что культорг не выполняет ее распоряжений. Я говорил с Вороновой, но она уклоняется от ответа. Черт знает что такое началось у нас в колонии! — Он с досадой бросил рапорт на стол.
— Нет, вы дочитайте до конца, — Галя взяла бумажку и положила ее перед Белоненко. — А началось у нас действительно такое, — подчеркнула она последнее слово.
«…если поведение заключенной Вороновой не изменится, я буду вынуждена обратиться за содействием…».
— Вот даже как! — медленно проговорил Белоненко. — Она собирается жаловаться в соответствующие отделы Управления?
— Иван Сидорович! Я все-таки должна поговорить с вами откровенно, — заметно волнуясь, заговорила Левицкая. — Вы всегда понимали меня во всем… Помните, как трудно мне было начинать работу с этими девочками?.. Помните, сколько раз я плакала, сколько раз собиралась просить, чтобы меня взяли обратно в Управление?.. Но когда я приходила к вам и рассказывала о своих сомнениях, колебаниях, то вы находили слова, чтобы помочь мне разобраться во всем…
Галя уже ходила по комнате, нетерпеливым движением поправляя тяжелые косы, и совсем не была похожа на ту робеющую девушку, которую встретил Белоненко полгода назад в кабинете начальника культурно-воспитательного отдела Управления.
О Гале Левицкой он тогда знал очень мало: работала в Управлении недавно, родители живут в республиканском центре, теперь мать — медсестра, отец работал на транспорте. В первые дни войны Галя явилась к секретарю парторганизации Богатыреву с требованием направить на фронт. Богатырев ей отказал: будет надо — позовем. Галя расплакалась: «Я не могу торчать в Управлении и возиться с бумагами, когда везде нужны люди. Дайте мне другую работу». Богатырев подумал и предложил ей место инспектора КВЧ на одном из лагпунктов. Когда пришло распоряжение организовать детскую колонию, он вызвал Галю к себе и познакомил ее с Белоненко. «Вот тебе, Иван Сидорович, помощница».
Так они стали работать вместе. Вначале они были слишком заняты организационными делами колонии, и все их встречи и разговоры носили очень короткий и очень деловой характер. Но постепенно улеглась суматоха и неразбериха первых трудных месяцев, они ближе узнали друг друга, и Белоненко нашел в Левицкой дельного и энергичного помощника.
Галя признавалась, что ей и трудно здесь и многого она не понимает «в этом перевоспитании». Однажды между капитаном и ею был длительный и принципиальный разговор на тему, этично или неэтично устанавливать за каждым воспитанником строгое и неусыпное наблюдение. Галя здесь впервые проявила свой характер и встретила предложение начальника в штыки.
— Это унизительно, такая слежка за человеком. В мои обязанности не входит подсматривание за воспитанниками.
Белоненко дал ей высказаться, затем сказал:
— В наши обязанности входит очень много не совсем приятных дел. Да и вся наша работа, как вы уже убедились и убедитесь дальше, это не букеты из роз составлять. Букеты могут быть потом, да и то — не всегда. А сначала надо подготавливать почву для цветника. Работа грязная, связанная с большими трудностями. Узнавать воспитанников мы должны любыми путями и средствами, иначе мы запутаемся и не будем знать, где у нас чертополох, а где — розы.
— Можно найти другой метод узнавания… И я не понимаю, зачем это вам нужно. Своим примером с розами вы меня не убедили.
— Розы снимаю, — согласился Белоненко. — С розами все обстояло бы значительно проще. Объяснять вам, зачем мне нужно знать о каждом воспитаннике все, пока не буду. Самое лучшее, если вы убедитесь в этом на практике. Что касается методов «узнавания» — выбирайте любой. Можете беседовать, можете вызывать их на откровенность, но вменяю вам в обязанность делать мне подробнейшие доклады о
