деточки? Ну и ладно, посмотрим, чья возьмет».
Он вспомнил последний вечер на пересыльном лагпункте. К нему подошел высокий парень со шрамом на левой щеке и, кивнув головой на дверь, сказал: «Выйдем…».
На дворе он спросил: «Тебя в колонию наладили? Так вот, дельце небольшое будет…».
Говорили они недолго, но после этого разговора Виктор почувствовал себя выше ростом и шире в плечах. Прощаясь, парень сунул Виктору засаленный кисет с самосадом и добавил: «Только учти: там тебя капитан Белоненко быстро расшифрует, какой ты есть „малолетка“. Так что разворачивайся быстрее. С пацанами особенно не цацкайся. Кого припугни, кого на табачок возьми. Они там устроили детский садик… Перековщики… А с капитаном держи ухо востро. Помни — тебе ворье доверие оказывает, понял? Вроде уполномоченный наш. Да слышь, как там тебя? Витек, что ли? Без нашего сигнала — ни гугу. А связь держать будем… Ну, валяй…».
…Виктор прищурил глаза на неяркую лампочку, висевшую посредине барака, и представил себе, как встретят его воры, когда он выполнит поручение парня со шрамом — поднимет пацанов против начальства. Это будет примерно так: воры дадут «сигнал», по всему лагерю начнется «заварушка»: начальники, ясное дело, поймут, что к чему, и тогда… Что будет тогда, Виктор себе представлял довольно смутно. Да и парень со шрамом ничего толком ему не сказал. Неясно было Виктору, для чего нужна «заварушка» и чего будут добиваться воры. Но спросить парня со шрамом он не решался: еще подумает, что Виктор не разбирается в воровских делах, и начнет подсмеиваться. Поэтому он только поддакивал, говорил: «Ясно, понятно» — и сплевывал сквозь зубы. И теперь в его воображении вставала соблазнительная, но тоже несколько туманная картина: как встретят его воры после «заварушки». Он войдет в барак и скажет: «Здорово, воры! Есть что пожрать?» — и сядет на ближайшие нары. А все вокруг будут ждать, когда он начнет рассказывать, как прошел «шумок» в колонии. «Черта лысого я им сразу так все и выложу, — уносился в своих мечтах Виктор, — я сначала скажу, чтоб жрать тащили, а потом завалюсь спать. А потом спрошу, где этот Ленчик Румын? Только с ним, мол, и буду толковать. А когда придет Румын, то я…».
— Встать!
Виктор мгновенно вскочил с койки: сказывалась все-таки школа, полученная в тюремных камерах.
Перед ним стоял среднего роста человек в короткой синей венгерке, опушенной светлым каракулем, и в такой же шапке. Смуглое, гладко выбритое лицо, серые с зеленоватым оттенком глаза из-под прямых, почти сросшихся бровей. Глаза смотрели холодно, спокойно и требовательно.
«Капитан, — догадался Виктор, — ишь как смотрит, как гипнотизер в цирке… Ну, да ничто, пусть еще голос подаст, а мы посмотрим, что к чему…».
Но капитан молчал, только брови его чуть дрогнули и словно потемнели глаза. В помещении было тихо, все колонисты смотрели на капитана и на Виктора. И вдруг Виктору показалось, что у него в одежде что-то не в порядке — пуговица не застегнута или еще что. Он хотел осмотреть себя, но пристальный взгляд начальника колонии как бы связал все его движения.
— Выйти на середину барака! — приказал капитан.
Шаркая ногами и по привычке горбясь, Виктор прошел между коек и в нерешительности остановился перед развернутым строем воспитанников.
— Встать, как полагается!
Белоненко совсем не повышал голоса, но Волков невольно съежился, словно его ударили хлыстом.
— Дежурный по общежитию — два шага вперед!
С правого фланга вышел уже знакомый Волкову Миша Черных.
— Почему на поверке нарушается дисциплина? — спросил Белоненко.
— Колонист Волков прибыл сегодня днем, гражданин начальник колонии. Я не успел ему сказать… — Черных смущенно замолчал.
— Объяснение считаю неосновательным. После отбоя зайдешь ко мне. А сейчас покажи новому воспитаннику колонии, как нужно стоять, когда с ним говорит начальник лагерного подразделения.
Но Черных и так стоял, словно на параде. Белоненко повернулся к Волкову. Тот дернулся, разогнул спину.
Капитан осмотрел его с головы до ног.
— Завтра после подъема пойдешь в вещкаптерку, получишь все казенное. А это сдашь… И вот это — тоже… — он слегка коснулся грязного шелкового кашне на шее Виктора.
Так началась для Виктора Волкова жизнь в колонии. С удивлением и растерянностью он стал понимать, что не так-то просто можно будет вертеть здесь пацанами. И, пожалуй, командовать кем-нибудь ему вряд ли придется. Не пришлось ему развлекать ребят и своими рассказами. Порядок дня в колонии был таков, что все свободное от работы время подчинялось строгому расписанию клубной работы. Колонисты участвовали в каких-то кружках, выпускали стенные газеты, у них были какие-то обязанности по уборке цехов, территории жилых помещений. Они дежурили по кухне и столовой, заготовляли чурки для электростанции и, вообще Виктору никак не удавалось найти удобное время, чтобы «потолковать» с пацанами. Находиться в спальнях до вечерней поверки не разрешалось. Оставаться в мастерских после окончания работы тоже не разрешалось. Оставался только клуб. Но Виктор не знал, куда себя деть в этом клубе. В шахматы и шашки он не играл. Что же касается домино, то он был бы рад сесть за стол и «забить козла», но не решался, потому что не умел быстро считать в уме. Больше всего ему хотелось взять в руки баян… Вот здесь бы он показал себя! Но баян хранился у заведующего клубом — белобрысого и близорукого Костика Липатова. Надо было, во-первых, просить баян, а во-вторых, уверять, что умеешь играть и не испортишь инструмент. И потом Виктор подумал, что если здесь узнают, что он хорошо играет, то заставят записаться в самодеятельность, а он не знал, «положено» или «не положено» выступать перед начальством «самостоятельному вору».
На баяне учился играть высокий красивый подросток — Толька Рогов. Виктор угрюмо наблюдал, как Рогов осторожно вынимал баян из футляра, садился на низкую табуретку на своем обычном месте у окна, пододвигал к себе самодельный пюпитр, и раздвигал мехи. Пять дней он разучивал один марш, и это выводило Виктора из себя. Он уже не мог слушать неуверенных, робких звуков и рад был сбежать из клуба. Но куда?
Единственным местом, где Виктору удавалось иногда бросить два-три слова о «житухе на воле» и «веселой жизни на хазах», было весьма прозаическое зданьице, к которому вела расчищенная от снега дорожка. Здание это было сколочено из теса, имело четыре вытяжных трубы, и даже в самые сильные морозы здесь остро пахло хлоркой. Все это совсем не располагало к длительным беседам. Там отовсюду дуло, и никто в нем больше, чем нужно, не задерживался.
После двух-трех неудачных попыток Виктор решил все-таки отыскать в зоне подходящее местечко. Территория колонии была разделена на две части: зона девочек, которую называли «Южной стороной», и зона мальчиков — «Северная сторона». В «Северной» размещались производственные цехи, столовая, пекарня и небольшое строение, где раньше была инструменталка. На «Южной стороне» находились клуб, баня, контора и два жилых барака для девочек. Территории перегораживал забор с проходными вахтами, где дежурили вольнонаемные вахтеры.
Цепкий взгляд Виктора остановился на бывшей инструменталке. Недавно ее отремонтировали, поставили временную печь, и плотник Григорий Григорьевич занялся изготовлением рам для парников. Здесь Виктор и надумал устроить встречу с «правильными» пацанами. Таких было не очень-то много. Виктор решил сначала «прощупать» первых попавшихся — так, на всякий случай. Чем они дышат, эти «перекованные»?
Пробраться в мастерскую было не так-то просто. Виктору помог счастливый случай: вчера Григорий Григорьевич, заметив находящегося поблизости Виктора, попросил его помочь перетащить пару досок. Готовность парня расположила плотника к разговорам по поводу «веселого ремесла мастера деревянных дел», каким считал себя Григорий Григорьевич. Витька задержался в мастерской, помогая плотнику в его работе. А когда уже совсем стемнело, и Григорий Григорьевич закрыл мастерскую на замок, выкрасть у него из кармана ключ было для Виктора пустяковым делом. Но рано утром надо было подбросить ключ к дверям, — мол, потеряли вчера, Григорий Григорьевич. Таким образом, в распоряжении «уполномоченного» воров имелся один-единственный вечер.
