type='note' l:href='#n_15'>[15] в недорогих рамах, все одинакового формата, примерно пятьдесят на пятьдесят. Я взяла в руки одну – мне показалось, что крючки могут отвалиться в любой момент. Можно ли как-то их укрепить? Я перевернула картину. Но неожиданное обстоятельство заставило меня позабыть о крючках. Бумага, тщательно прикрепленная гвоздиками к раме, в одном месте отогнулась, и виднелись обои в цветочек. Странно, натюрморты не пишут маслом на обоях… Я принесла из кухни нож: какие у Катрин там еще секреты?
Когда же я отковыряла холст с букетом от рамы, на свет Божий появилась другая картина. Я благоговейно замерла: небольшое полотно в духе импрессионистов, изысканное и тонкое, сюжет – жанровая сценка в гареме. Ого! Вполне может быть, что это рука… даже самого Матисса!
Ко мне вдруг подскочила Катрин:
– Что ты делаешь? Зачем портишь мои розочки?
Но поздно, я почуяла добычу, и Катрин с неохотой объяснилась:
– Эрик получил картины как оплату услуг от одного скупщика краденого, которого спас от тюрьмы. Полотна ворованные, точно. Муж принес их и сказал: «Вот гарантия нашей безбедной старости». Мы прикрыли их натюрмортами, чтобы они подождали своего часа. Эрик говорил, что на стене они даже в большей безопасности, чем в любом сейфе: на такую мазню ни одна живая душа не позарится – эти чудные розочки из универмага.
С трепетом мы любовались картиной. Краски были удивительно свежи, годы словно не коснулись их. И растения, протянувшие свои ветви к главной героине полотна, прекрасной одалиске, и фрукты, и цветы, и орнаменты, извивавшиеся по краям, светились непостижимой чувственностью Востока.
– А что другие? – Любопытство жгло меня, как угли.
Катрин улыбнулась:
– У тебя верная рука, ты сразу взяла лучшую. Остальные, допустим, не так сильно, но тоже порадуют.
Она была права, другие картины не могли сравниться с Матиссом. Хотя если бы я начала не с него, то пришла бы в такой же телячий восторг от любой из трех. Под пошлыми бюргерскими розочками прятались карандашный набросок Фейербаха, гравюра Генриха Фогелера и пейзаж кисти не известного мне австрийского художника. Картины отличались по формату, но их безжалостно уравняли в квадратных рамах дешевых натюрмортов.
– По-моему, это оригиналы, – сказала я, и Катрин кивнула в ответ, хотя ее подтверждение мне не требовалось. – Они, конечно, стоят целое состояние, но на торги их не выставишь. Как Эрик представлял себе возможность выручить за них деньги?
– Скажи мне, почему пропадают ценности из всех музеев мира? Потому что у вещей, которые невозможно продать, есть свой рынок сбыта. И потом, мы же не «Мону Лизу» прячем. Но вообще-то я бы с радостью оставила картины себе и без зазрения совести держала их в доме. – Катрин уселась по-турецки на своем футоне.
Между тем было около полудня; спасаясь от солнца, мы опустили жалюзи, в комнате царил живописный полумрак. Если бы я умела рисовать, как Матисс или по крайней мере как Кора, я бы написала этюд с моей удивительной соседки: справа, на окне, орхидеи создавали бежево-зеленое пятно, слева темно-красное – бушменские покрывала. Катрин со своими усиками сидела посередине, задумчивая, как маленький сфинкс.
Наконец ее мысли обрели звук и форму:
– И речи не может быть о том, чтобы оставить картины себе. Предметы искусства в определенном смысле принадлежат всем. Картины должны вернуться в музей. – Катрин испытующе посмотрела мне в лицо.
Я попыталась умерить ее благородство:
– Чтобы потом они пылились в запасниках? Ты же знаешь, музеям не хватает места для экспозиций, и все лучшее они прячут. – Поскольку взгляд Катрин продолжал сверлить меня, я предложила компромисс между моралью и жаждой наживы: – Ты могла бы отдать картины страховой компании в обмен на вознаграждение, как будто ты нашла их.
Уверена, Катрин и без меня задумала нечто подобное, потому что она ответила сразу:
– Как жена незаконного владельца, я не получу хороших денег. Тут нужен независимый посредник. Ты ведь тоже не откажешься подзаработать?
Мне понадобился тайм-аут – покурить и подумать. Мои прежние проступки, бывало, шли вразрез с законом, но не до такой же степени!
– А что скажет Эрик, когда не обнаружит картин на прежнем месте?
– Хороший вопрос, – рассеянно сказала Катрин. – Дай, что ли, сигарету. – Она отломила фильтр.
Сквозь табачный дым она открыла мне глаза на положение дел в мире: преступления, связанные с предметами искусства, стоят на втором месте после наркобизнеса, оттеснив даже торговлю оружием. Одна только их подделка приносит баснословные барыши: от сорока до пятидесяти процентов всех продающихся картин кисти уже почивших художников – фальшивые. А обмануть покупателя ничего не стоит. Многим из тех, кто в состоянии выложить кругленькую сумму за картину, не так уж важно ее происхождение, они не утруждаются проверкой. И тогда размякшие отпускники гордо отслюнявливают пару тысяч за нумерованную литографию Пикассо, тогда как в любом копировальном салоне такой постер обошелся бы им в сумму на два нуля короче. И это еще цветочки…
– Ну хорошо, тут ты дока, – согласилась я, – но тогда было весьма неосмотрительно забирать платья, украшения, фотографии. Ты бы еще мужу записку на кухонном столе оставила. А Эрик должен подумать, что его ограбили по наводке. Нам нужно снова туда поехать и представить все так, как будто к нему вломились профессионалы.
Мои слова произвели сильное впечатление на Катрин:
– Ты сама рассуждаешь, как профи! Нет, я боюсь еще раз соваться в квартиру мужа. Опять все сначала – я не выдержу!
Я уточнила время: меньше двух часов назад мы вышли с вещами. Вполне может быть, что ее муж пока не приходил и еще ничего не знает о нашем визите. Я вновь набрала номер Эрика и услышала его приятный баритон на автоответчике.
Катрин взглянула мне в лицо и увидела нечто такое, отчего решила со мной не спорить. Она вскочила и опять уложила все вещи, не оставляя себе ничего: ни кораллового колье бабушки, ни фотографии родителей – и без единого слова сожаления о платьях или драгоценностях отнесла сумки в машину.
– Любая мелочь может загубить все дело. Я смотрела один фильм, там юный взломщик не удержался и припрятал для своей невесты самое красивое кольцо, вместо того чтобы ограничиться стандартным золотым кулоном. На том и погорел. Настоящие мастера своего дела не должны себе такого позволять, – ободряла я свою ученицу.
И на этот раз многоквартирный дом на Нойхаусштрассе выглядел нежилым. Без нас заходил почтальон: из ящиков торчали пухлые газеты. Теперь играть в разведчиков было некогда: мы сразу прошли в квартиру, развесили одежду в шкафу, вернули альбомы на полку, украшения – в комод. Потом я отослала Катрин, уже готовую впасть в истерику, к машине и стала стирать следы нашего пребывания. Отпечатки ее пальцев на мебели Эрика еще вписывались в рамки уголовного права; мои, хоть и не фигурировали в полицейских картотеках, все же были менее уместны. Как бы поступил на моем месте настоящий профи? Пустил преследователей по ложному следу! Что бы такое подкинуть… Я задумчиво рылась в сумке. Есть! Расческа, которой я чесала гриву Энди, хранила следы нашей невинной забавы. Я разбросала несколько волосков по комнате так, как если бы они упали с головы человека, укравшего картины. Даже самый примитивный анализ ДНК покажет, что волосы принадлежат мужчине. В том, что никто и никогда не заподозрит безобидного таксиста из Дармштадта, я не сомневалась.
Когда я спускалась, на лестнице мне встретился мужчина, который мельком взглянул на меня и любезно улыбнулся. Я не узнала его сразу: в жизни он выглядел не так замечательно, как на фото. Он и в самом деле смотрелся подтянутым и сильным, поднимаясь наверх легкой походкой тренированного человека, но маленькая голова на длинной шее, которая по-страусиному раскачивалась при каждом шаге, портила впечатление. Когда до меня дошло, что на меня только что посмотрели стальные глаза Эрика, сердце замерло.
