от сейфа, и мы поехали на склад. Домой приехали позже, чем планировали, и у меня в голове вертелось только одно: скорей убрать мясо, рыбу и овощи из душной машины в холодильник, солнце припекало ужасно. Обычно отец нес тяжелые сумки, а я твоего брата. Но в тот раз я побежала с пакетами в дом, а Мальте оставила сидеть в машине. Папа загонял машину в гараж. Пока я шла к двери с покупками, он стал заезжать задом в ворота. Мальте выбрался на улицу, а мы не заметили, и отец его переехал, задавил моего мальчика, своего единственного сына.
Вот оно что! Господи! Наконец-то я все узнала! Ужас какой!
Слезы моей матери постепенно иссякли, и она продолжала говорить, ровно, без единой запинки, так что слова вставить было нельзя:
— Никогда не забуду: твой отец, белый как покойник, поднимается в гостиную и кладет нашего мальчика на софу, мертвого уже. Потом он стал упрекать меня, что я не закрыла заднюю дверь и малыш выкарабкался наружу. Я в свою очередь обвиняла его, но что толку было спорить, сына было уже не вернуть. Знаешь, Аннароза, думаю, нет ничего страшнее для родителей, чем потерять единственного сына…
— Ну, страшнее, видимо, может быть только последующее рождение дочери, — с горечью произнесла я.
На другой день мама уехала, не сказав на прощание ни слова. Жаль мне было вот так ее отпускать, но зато моя собственная беда осталась при мне, незачем матери всего знать. А наша с мужем история набирала обороты.
Райнхард счел мое поведение неуместным и некорректным: во-первых, не следовало хвастаться перед мамой моим стеклом, во-вторых, рассказывать про Эллен, в-третьих, добивать ее расспросами о Мальте.
— До чего ж ты все-таки бестактная! Зачем бередить старые раны, зачем терзать старую, одинокую женщину? Кому от этого хорошо? Она и так не самая счастливая из…
Я не считала, что моя мать настолько стара, чтобы забыть, что с ней в жизни происходило. Вспоминать иногда полезно! Мы с мужем опять отчаянно поспорили. Любой нормальный зять вздыхает с облегчением, когда любимая теща убирается восвояси, но только не Райнхард! Они с маменькой спелись и вдвоем ополчились на меня одну.
Ну и, конечно, о чем бы мы с мужем ни спорили, разговор теперь неизменно заканчивался на Имке. И все началось сначала: я свихнулась от ревности, да он даже матери моей письма ее читал, неужели это не доказательство его невиновности?! Он чист передо мной как ребенок, а я просто не могу пережить, что его, такого неоцененного, боготворит молоденькая смазливая дурочка! Ну да, дурочка, ну так что ж с того?!
— Будь ты звездой Голливуда, тогда я понимаю — в них все юные дурехи по уши влюбляются. Но ты же самый обыкновенный, самый средний мужик, женатый, с детьми! Банальней и не придумаешь! А Имке себе принца своего выдумала, понимаешь? Приснился он ей, ты-то тут при чем? У нее никого нет, вот она и размечталась о большой любви. Я тебя давно уже не ревную, мне девчонку жалко…
— Да, да, да! Смешно, — отозвался муж.
Тогда я попыталась поговорить снова с Имке, чтобы она перестала мечтать. Но та не сомневалась, что они с Райнхардом предназначены друг для друга.
— Ваш муж изменил всю мою жизнь. До него я не жила, плутала во тьме, — произнесла она серьезно, — а он пришел, и я поняла — это настоящая любовь. Мы спасаем друг друга от тяжких страданий.
— А я как же, позвольте полюбопытствовать?
Имке задумалась.
— У вас останется двое детей, — утешила она меня, — а мне двадцать один год, парня у меня еще никогда не было. Честно говоря, у меня вообще еще ничего в жизни не было.
Но все же, кажется, такое разделение труда ее несколько озадачило, и потому, прощаясь, она смущенно бросила ничего не значащую фразу: «Всего вам хорошего!» и скрылась.
Хорошо все-таки, когда есть друзья. Сильвия таковой не считается, я поехала к Люси: может, мне удастся проконсультироваться у ее Готтфрида под предлогом, что я хочу вернуть ему его ученую книжку. Люси работала в саду, дети резвились неподалеку. Готтфрид был в доме, лежал в шезлонге и читал. Я улучила подходящий момент:
— Вот, хочу вернуть тебе твою книгу по психотерапии. Спасибо, очень было интересно ее полистать. Тебе Люси наверняка уже рассказала о нашей напасти…
— Как раз то, что я сейчас читаю, — отвечал он, — удивительно подходит к вашему случаю. Любовные послания от женщин Адольфу Гитлеру. Невероятно! Что ему писали влюбленные дамы! Вот, например: «Адольф, мой дорогой, мой необыкновенный, мой замечательный!» Впрочем, смешного ничего нет, меня лично мороз по коже продирает. И ты представляешь, это ведь не какие-нибудь одинокие старые девы, всеми брошенные неудачницы, от отчаяния обратившиеся к культу фюрера, нет, здесь явный случай любовной лихорадки, помешательство от любви. Вот, слушай: «Ты посылаешь мне по радио знаки, я сразу все понимаю, узнаю каждый звук». Сегодня так же вот какая-нибудь телезрительница уверена, что диктор на экране смотрит в глаза именно ей, ей одной.
— Я читала, любовное помешательство в основном нападает на женщин, — проговорила я.
— Да, — согласился Готтфрид, — у женщин в период полового созревания возникают ирреальные мечты о неземной любви, после чего обычно вскоре появляется вполне реальный молодой человек и буйная фантазия барышни понемногу успокаивается. Знаешь что, боюсь, вам с Имке может помочь только специалист — сами вы не справитесь, это будет тянуться до бесконечности, — заключил он.
Катастрофа разразилась буквально через пару дней, когда Райнхард после ужина поехал в клуб играть в теннис. Играл он обычно якобы с доктором Кольхаммером, отоларингологом. А на самом деле? Вопрос. Не знаю, не знаю… Не могла же я заявиться в клуб нежданно-негаданно и там за ним шпионить. В расстроенных чувствах я позвонила доктору, чтобы услышать его голос на автоответчике. И как на зло, Кольхаммер оказался у себя в рабочем кабинете. Так, значит, в теннис он сегодня не играет! Я положила трубку и задумалась. Дети смотрели телевизор. «Пойду почту проверю!» — крикнула я им и вышла на улицу. Немного свежего воздуха не повредит. В ящике письменного стола я нашла запасной ключ от офиса мужа и отправилась туда с детективной инспекцией. Гюльзун убирает только раз в неделю, я с ней не столкнусь. А что, если мой бедный трудоголик-архитектор вместо тенниса корпит над чертежами, чтобы заработать на посудомоечную машину? Если его машина стоит перед конторой, просто повернусь и пойду домой.
Если честно, то мне очень хотелось почитать письма от Имке, муж ведь так мне их и не показал. Да и чек из ресторана казался мне подозрительным. И вообще, с кем, интересно, сегодня Райнхард собирается провести вечер? Внутри у меня все замирало и щемило. Так у меня захватывало дух, когда я девчонкой хулиганила по ночам в родительском доме. Между прочим, в глубине души мне это чувство нравится.
Перед офисом стоял не только автомобиль Райнхарда, рядом припарковалась карета «скорой помощи». Наверху, в бюро горел свет, хотя было еще светло. В замешательстве я спряталась за соседний гараж, чтобы меня не заметили из окон, и в укрытии стала думать, как быть дальше. Может, лучше убраться подобру-поздорову? Не дай бог увидит меня здесь муж, и тут уж его обвинения в безумной больной ревности крыть будет нечем. С другой стороны, он ведь должен был уехать в клуб, значит, его не будет, как и всегда в таких случаях, до определенного часа.
Вдруг мне показалось, что я слышу весьма отчетливо чей-то крик, высокий, тонкий, но довольно долгий. Сердце у меня заколотилось, меня бросило в жар. Что здесь делает «скорая»? Что-то с Райнхардом?
Потом двери здания распахнулись: два санитара осторожно вели упирающуюся Имке, обе ее руки до самых локтей были туго перебинтованы. Молодой человек в белом халате и мой муж вышли следом.
— Сейчас лекарство подействует, — успокаивал врач Райнхарда, — скоро она уже будет спать.
Санитары уложили Имке в машину, врач сел в кабину, они уехали. Райнхард нервно огляделся, в окнах соседних домов торчали любопытные. Он поскорее укрылся в бюро. А я не в силах была больше прятаться, меня всю трясло.
